Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

— Полковник Тарабас, — сказал маленький Лакубайт, поднеся тощую ручонку к лицу и растопырив пальцы, — первая часть предсказания пока не сбылась. Хозяина нью-йоркского бара вы не убили. Правда, в живых его уже нет. Он пошел на войну и погиб. Под Ипром, если быть совсем точным. Эта история стоила больших усилий. Видите ли, юстиция — простите мне отклонение от темы — не дала войне сбить себя с толку. Вас объявили в розыск. И не миновать бы вам нового разжалования, если б вы тогда убили этого славного малого. Кстати, молодой человек, которого я намерен к вам прислать, вел тогда ваше дело. Вы кое-чем ему обязаны! Батюшка ваш очень тогда негодовал.

Настала тишина. Монотонный голос Лакубайта витал в комнате, легким ветерком веял в лицо полковнику Тарабасу. Легким, упрямым ветерком, от которого не укрыться. Хорошо знакомым и одновременно неприятным. Он задувал из давно минувших, хорошо знакомых, неприятных лет.

— Моя кузина Мария? — спросил Тарабас.

— Она замужем, — ответил Лакубайт. — За немецким офицером. Очевидно, полюбила его.

— Я тоже ее любил, — сказал Тарабас.

Вновь тишина. Лакубайт скрестил руки. Сплетенные пальцы образовали на столе костлявую решетку на фоне аккуратных стопок документов.

Полковник Тарабас, напротив, расслабил руки, они безвольно лежали у него на коленях. Ему казалось, он не может оторвать руки от колен, а ноги от пола. Мария влюбилась в чужого офицера. Предала могущественного Тарабаса! Какая несправедливость по отношению к нему, грозному Тарабасу, который до сих пор исключительно сам совершал несправедливость и насилие по отношению к другим. Большую, жестокую несправедливость причиняют бедному Тарабасу. Она слегка смягчает собственное насилие, в общем-то это добрая несправедливость. Расплата, расплата, о могущественный Тарабас!

— Самое важное, — начал генерал Лакубайт, — самое важное вот что: вы должны очистить свой полк. Вышвырните примерно половину. Нам потребуются точные сведения о происхождении каждого из тех, кто останется. Полковник Тарабас, мы строим сейчас новую армию. Надежную армию. Людей посторонних, которых вы не можете сохранить, мы выдворим из страны, или посадим, или передадим тем либо иным консульствам. Короче, мы от них избавимся, любыми способами. Собственно, не имеет значения, какими именно. Сохраните музыкантов! Музыка очень важна. Сохраните, по возможности, людей, умеющих читать и писать. Но денежное содержание выплатите всем! В том числе и тем, кого отошлете. Чтобы вам было легче их разоружить, распорядитесь завтра и послезавтра выдавать пиво. Можете им сказать, это подарок генерала. Ну что ж, у меня все! — заключил Лакубайт и встал.

В молчании, как и прибыли, они поехали на вокзал. Настал вечер. Вокзал находился на западной окраине Коропты. По прямой как стрела дороге они катили навстречу закатному солнцу, которое сквозь тучи дыма маневрирующих паровозов показало над желтым фронтоном вокзала свое печально-румяное лицо. Оно отражалось в огромном черном лакированном козырьке высокой генеральской фуражки. Элегантный лейтенант на заднем сиденье молча и оцепенело смотрел на это отражение.

— Всего доброго! — сказал генерал Лакубайт, прежде чем подняться в вагон. Странно теплой была его костлявая ручонка, беспомощная пичужка в мощном кулаке мощного Тарабаса. — И не забудьте про пиво, и про шнапс тоже, если надо, — добавил Лакубайт в открытое окно.

Поезд тронулся, могущественный Тарабас остался в одиночестве; ему казалось, никогда в жизни он не был так одинок.

Вот почему вечером этого злополучного дня он пил куда больше обычного. Пил так много, что еврей Кристианполлер начал подумывать, как бы украдкой разбавить ему водку водой. Жизнь более не радовала трактирщика Кристианполлера, хотя он уже знал, что вчера под вечер доставлены два ящика с денежным содержанием для рядовых и жалованьем для офицеров. Двое унтер-офицеров и шестеро солдат, все с карабинами на изготовку, сопровождали автомобиль. Он до сих пор стоял во дворе Кристианполлера. Ящики лежали в кладовке. У входа взад-вперед расхаживал часовой. Он-то и мешал еврею разбавить водку. Над дверью в кладовку тихонько раскачивался на ночном ветру фонарь, распространявший по двору мутный желтоватый свет. В зале слышались только мерные, чеканные шаги часового, хотя все офицеры, как обычно, сидели за столом. Но они не разговаривали, а шептались. Потому что посередине, словно на островке молчания и как бы окруженный стеной сверкающего безмолвного льда, сидел грозный полковник Тарабас, один за своим столом. Он пил.

Весь мир покинул Тарабаса. Забыл его и выбросил за ненадобностью. Война кончилась. Война и та покинула Тарабаса. Никакие опасности не поджидали его. Тарабас чувствовал, что мирное время предало его. Историю с полком он не понимал. Кузина Мария его предала. Отец с матерью не прислали привета. Предали его. Забыт, покинут, выброшен и предан был полковник Тарабас.

Полк, сформированный им, никуда не годился. Он и сам это знал. Завтра половину людей придется отослать отсюда, разоружить и отослать. Он встал, уже чуть пошатываясь. Вышел во двор навестить своих соратников.

Подозвал Концева, ветерана-фельдфебеля. Три с лишним года Концев служил господину Тарабасу.

— Любезный мой! — сказал Тарабас и повторил, уже слегка заплетающимся языком: — Любезный мой!

Могучая фигура фельдфебеля Концева под звездным куполом ясной ночи, тускло освещенная желтоватым фонарем, неподвижно застыла перед полковником.

— Идем со мной! — сказал Тарабас.

И великан Концев немедля подчинился. Заметив, что Тарабас пошатывается, он пригнулся, предлагая полковнику в качестве опоры свое плечо. Тарабас обхватил плечо Концева. Попытался приблизить большое бородатое лицо фельдфебеля к своему собственному, с удовольствием почуял запах концевских усов, его табачно-сивушное дыхание, о, весь этот знакомый запах солдата-фронтовика, влажные испарения суконного мундира, землистый дух тяжелых, неуклюжих рук, сладковатый запах юфти от сапожных голенищ и портупеи. Эти запахи могли растрогать полковника Тарабаса до слез. И две горячие капли уже ненароком скатились из глаз. Говорить Тарабас не мог. Обхватив рукой пригнувшегося, как бы укороченного великана Концева, он уковылял в дальний, самый темный угол двора.

— Концев, — начал Тарабас, и говорил он так с фельдфебелем впервые, — дорогой мой, старина Концев, наш полк никуда не годится, так нынче сказал мне генерал, но мы-то двое и без того это знали, верно, Концев? Ах, Концев, дорогой, завтра надо их отсюда отослать, скверную половину, придется завтра их напоить.

— Так точно, господин полковник, — сказал фельдфебель Концев, — мы их напоим и сплавим куда подальше. А винтовки отберем. И боеприпасы тоже, — сказал Концев немного погодя, в качестве особого утешения. Он был на добрых десять лет старше и на пять сантиметров выше полковника Тарабаса, а потому держался совершенно по-отечески.