Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

И Тарабас вспоминал злополучное воскресенье, когда перед ним впервые явился рыжий незнакомец, с которого и начались большие беды. Временами его наполняла лютая ненависть к подчиненным, какой он никогда не испытывал к врагу. И вечером, когда был уверен, что все они, его недруги, давно спят, он вставал из-за мирного трактирного стола, покидал, не прощаясь, компанию пирующих сотоварищей и с жаждой мести в сердце большими шагами спешил в казармы. Проверял караулы, приказывал открыть спальни, срывал одеяла с голых тел спящих, обыскивал постели и тюфяки, ранцы и узлы, карманы и подушки, инспектировал уборную, грозил расстрелять того и другого, спрашивал о военных пропусках, о бумагах, о боях, в которых участвовал тот или другой, внезапно мягчал, был чуть ли не готов извиниться, однако потом его вновь охватывал гнев на себя самого, сменявшийся печалью и состраданием. Глубоко пристыженный, но пряча стыд под лязгающим устрашением, он топал прочь (а с каким удовольствием шел бы без шума), на постоялый двор.

До сих пор он не получил ни денежное содержание для рядового состава, ни жалованье для себя и своих офицеров. Ветераны воровали и грабили, по привычке забирая то, что приглянулось, в домах и усадьбах. Памятуя о порядках, действовавших в оккупированных областях, он приказал населению до поры до времени ежедневно поставлять провизию для полка. Ровно в четыре часа жители Коропты с корзинами и узлами стояли во дворе казармы. За мясо, яйца, масло и сыр они получали так называемые квитанции, крохотные расписочки. Остатки и обрывки старой пожелтевшей канцелярской бумаги, исписанные неуклюжей рукой фельдфебеля Концева, подписанные Тарабасом — одной размашистой буквой Т. Как гласило объявление Тарабаса, которое трое его людей под громкую дробь барабанов обнародовали в Коропте, в свое время эти квитанции будут оплачены. Барабанщикам никто не поверил. Как часто во время войны короптинцы слыхали барабанную дробь! И все же со страху они по-прежнему несли в казармы излишки имевшейся или купленной провизии, даже самые бедные кое-что приносили — чуток смальца, ломоть хлеба, картошку, сахарную свеклу, редьку и печеные яблоки.

Ненасытных офицеров кормил еврей Кристианполлер. Древний, готовый помочь и жестокий Бог каждый новый день дарил еврею Кристианполлеру новый подарок. Из деревушки Хупки приехал добрый свояк Лейб с половиной быка. А на следующий день нежданно-негаданно явился живодер Куропкин в надежде выменять краденую свинью на литр шнапса. И надежда его оказалась не напрасна. Кристианполлер дал ему целых два литра. За это Куропкин самолично зарезал свинью и изжарил ее, разложив во дворе костер. Деньгами до сих пор платил только грозный Тарабас. От остальных Кристианполлер даже квитанций не получал. Но много ли значили новые, в спешке напечатанные бумажные деньги нового государства? Обменяют ли их при жизни Кристианполлера на чистое золото? Чистое золото, пять метровой длины свертков из золотых десятирублевиков, хранил Кристианполлер во втором этаже своего погреба. И уже готовился к тому дню, когда из-за ненасытности ненавистных постояльцев ему придется пойти в погреб и почать один из свертков. Но он молился, чтобы такой день наступил еще очень нескоро.

Тарабас уже послал в столицу депешу, что денег нет и, если их не будет, можно ожидать беспорядков и мятежа. В один из следующих дней в Коропту прибыл элегантный лейтенант в новом мундире новой армии, как раз когда полковник Тарабас уже выпивал в компании сотоварищей. Лейтенант доложил, что завтра в гарнизон прибудет с инспекцией его превосходительство генерал Лакубайт. Тарабас встал.

— А деньги генерал привезет? — спросил он.

— Разумеется! — ответил лейтенант.

— Тогда садись и пей! — приказал Тарабас.

Лейтенант послушно сел. Пил он очень мало. Он был адъютантом генерала-трезвенника.

Наутро прибыл генерал Лакубайт. Тарабас встречал его на вокзале. К своему изумлению, полковник Тарабас увидел хилого, маленького человечка; надо сказать, Тарабас был не просто изумлен, а ошеломлен ничтожностью генерала. Ему показалось, что хилая фигура его превосходительства не сулит его собственной, весьма крепкой, ничего хорошего. Еще с подножки вагона генерал протянул ему руку. Но как бы не для пожатия, а скорее чтобы опереться на мощную руку Тарабаса и сойти на перрон. Сухонькую, хрупкую ручонку генерала Тарабас на миг ощутил в своей мощной ладони как теплую, беспомощную пичужку. Полковник Тарабас был готов к приему одного из тех генералов, каких видел во множестве: большей частью внушительных, молодцеватых мужчин, бородатых или хотя бы усатых, с устремленным вперед солдатским взглядом, с жесткими руками и твердой походкой. Тарабас приготовился встретить именно такого генерала. Лакубайт же явно был одним из самых странных генералов на свете. Гладковыбритое, желтое, кислое личико, похожее на диковинный, лежалый, сморщенный плод, вырастало из высокого, широкого, багрово-красного воротника и пряталось в тени огромного черного козырька, каковым была украшена серая, в золотых галунах, фуражка, словно исключительно затем, чтобы уберечь старую головенку от дальнейшего увядания. Тонкие ноги Лакубайта тонули в высоких сапогах, которые походили на обычные крестьянские и не имели шпор. Просторный френч болтался на тощих ребрах его превосходительства. Словом, не генерал, а пугало огородное…

Столь жалкую наружность Тарабас счел особо коварной уловкой. Он любил таких, как он сам. Любил свои копии. Очень глубоко, на самом дне его сердца, еще дремало, но временами бормотало сквозь сон и предупреждало предчувствие, что могущественного Тарабаса однажды ждет решающая, судьбоносная встреча с одним из многих хиленьких людишек, что шныряют по этой земле, ненужные, хитрые и ни к чему толком не годные. Когда стал рядом с генералом, чтобы сопровождать его к выходу, полковник Тарабас заметил, что Лакубайт достает ему только до локтя, и из вежливости и субординации почел необходимым сделаться поменьше — по возможности согнуть спину, укоротить широкий шаг, приглушить голос. Его шпоры звенели. А сапоги генерала ступали бесшумно.

— Дорогой мой! — сказал генерал очень тихим голосом.

Тарабас согнулся еще ниже, чтобы лучше слышать.

— Дорогой мой, — сказал генерал Лакубайт, — благодарю вас за прием. Я много о вас наслышан. И давно знаю вас, по рассказам. Рад вас видеть!

Разве генералы так говорят? Тарабас не нашелся с ответом.

По дороге, когда они сидели в машине — машина принадлежала Кристианполлеру, за рулем сидел один из людей Тарабаса, — генерал Лакубайт не сказал вообще ни слова. Съежившись, точно маленький ребенок, он сидел подле Тарабаса, шустрые темные глазенки скользили по окружающему ландшафту. Это было видно, когда он снимал большущую, в золотых галунах, фуражку (раз-другой он снимал ее по дороге, хотя было отнюдь не жарко). Тарабас несколько раз пытался завести разговор. Но, едва открыв рот, испытывал ощущение, будто генерал Лакубайт находится во многих милях от него. Дурные предчувствия обуревали сердце могущественного Тарабаса, темные предчувствия! Когда они добрались до городка и справа и слева на деревянных тротуарах их с привычным подобострастием приветствовали короптинцы, генерал Лакубайт принялся расточать во все стороны улыбки и отвечать на приветствия, положив фуражку на колени и обнажив голый желтоватый череп. Узкие губы открылись, демонстрируя отсутствие зубов. Теперь Тарабас окончательно уверился: этот Лакубайт — самый главный из бумажных дьяволов.