Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

А между тем золотой осенний день подходил к концу. Напротив трех больших окон, на козлах, где висели засаленные коричневые кожаные ремни и блестящие сабли, играли красноватые отблески закатного осеннего солнца. Туда и смотрел еврей Натан Кристианполлер. Эти отблески казались ему знаком, что древний Бог еще жив. Он, еврей, знал, что солнце заходит на западе и каждый безоблачный день озаряет эти козлы, и все же в этот миг давно знакомый и естественный факт дарил ему утешение. Пускай сюда явился грозный Тарабас. Солнце Господне пока что заходило, как и каждый день до сих пор. Настало время прочитать вечернюю молитву, обернувшись лицом к востоку, то бишь именно к козлам, на которые сейчас смотрел Кристианполлер. Как он мог молиться? Шум еще нарастал. В этот миг все ужасы войны и множества оккупаций показались Кристианполлеру сущими пустяками по сравнению с вообще-то совершенно безобидным топотом и рыком мужчин вокруг Тарабаса. А тот, кстати единственный, сидел за своим столом. Откинувшись далеко назад, почти лежа, широко раскинув ноги в туго натянутых штанах и вытянув далеко перед собой ступни в блестящих сапогах. Время от времени его тянуло захлопать в ладоши, как не переставая хлопали остальные. На столе у него уже стояла добрая дюжина пустых стопок, и к ним добавлялись все новые, полные, принесенные, точно жертва, заботливыми руками стоящих вокруг офицеров. Кроме Тарабаса, уже полчаса никто не пил. Со своего места у стойки еврей Кристианполлер видел, когда пора было налить новую стопку. Собственно говоря, он неотрывно смотрел лишь на стол полковника Тарабаса, и ни шум, почти оглушавший его, ни всяческие заботы, его переполнявшие, не могли отвлечь его от самой важной заботы: желает ли грозный начальник еще выпить. Из бутылки, которую Кристианполлер заранее поставил на стол, Тарабас уже не наливал. Очевидно, ему больше нравилось, когда его обслуживали офицеры. Но вот, как показалось Кристианполлеру, им тоже стала овладевать усталость. По прикидкам трактирщика, он только что осушил шестнадцатую стопку. Великий Тарабас зевнул; Кристианполлер отчетливо разглядел. И это несомненное свидетельство человеческой слабости успокоило еврея.

Между тем вечерний отблеск солнца очень быстро покинул трактирный зал. Стало темно, чуть не в один миг. Внезапно послышался глухой звук падения. Федя лежал на спине, раскинув руки, гармошка умолкла, будто ее вдруг разорвали пополам.

— Воды! — крикнул кто-то.

Кристианполлер подбежал с ведром, которое всегда стояло наготове за стойкой, и выплеснул тяжелый, холодный поток в лицо Феде. Окружающие пристально наблюдали, скорее с любопытством, чем с ужасом, как Федя очнулся, фыркнул и, едва вернувшись к жизни, еще лежа, опять оглушительно захохотал… вроде как новорожденный, приветствующий свет мира жалобным плачем. Тем временем окончательно стемнело.

— Зажгите свет! — крикнул Тарабас и встал.

Кристианполлер зажег сперва фонарь, всегда стоявший на стойке, а от него привычным жестом, с помощью свернутой бумажки, — керосиновую лампу. Мутный желтоватый свет аккурат упал на Федю, который смеясь встал. Он отфыркивался, пыхтел, вода стекала с головы и плеч. Все молчали. Никто не шевелился.

— Счет! — неожиданно вскричал Тарабас.

Как давно еврей Кристианполлер не слыхал этого оклика! Кто крикнул «счет»?

— Ваше высокоблагородие, ваше превосходительство, господин генерал, — сказал Кристианполлер, — прошу прощения, я не подсчитал…

— С завтрашнего дня будешь подсчитывать! — сказал Тарабас. — Предлагаю прогуляться, господа.

Все поспешно затянули ремни. С лязгом и топотом вышли наружу, в ночной городишко Коропту, толпой следом за Тарабасом, двинулись в сторону казарм — посмотреть, как ведет себя в потемках рядовой состав нового полка.

В последующие дни полковник Тарабас, грозный король Коропты, уже не чувствовал себя уютно в своем королевстве. Просыпаясь утром на широкой удобной кровати, предоставленной хозяином постоялого двора Кристианполлером, король Тарабас не помнил, что происходило вчера. А ожидание того, что произойдет сегодня, приводило его в еще большее замешательство. Ведь события, во множестве происходившие в эти дни вокруг полковника, дьявольские события, поистине приводили в замешательство. Дьявольские бумаги то и дело доставляли курьеры, прибывавшие из столицы — пешком, на телегах, верхом и на старых армейских автомобилях. Тарабас не сомневался, что в новом его отечестве заправляет бумажный дьявол. Под его началом сидели в новой столице тысячи рьяных писарей, измышляя хитроумные планы погубить Тарабаса. Рыжие писари, может статься, рыжие евреи. Утром денщику надлежало одеть полковника, побрить и причесать. Надлежало обуть его в тяжелые, тесные сапоги: стоя возле кровати на коленках, то сгибать голову и тело меж расставленных ног полковника, то откидываться назад и с силой тянуть крепкими загорелыми руками поочередно за голенища и хвостики правого и левого сапога, потом подползать поближе и с силой стучать по каблукам и подметкам, чтобы нога Тарабаса наконец-то удобно расположилась в обувке. Казалось, все отвращение Тарабаса к новому дню, который грозно вставал за окном, собиралось в строптивых ногах. Чтобы вновь приучить их к земле, он несколько раз оглушительно топал по полу, при этом вскидывая вверх руки и зевая с долгим гулким криком, денщик же тем временем надевал на него портупею с кортиком и пистолетом. С виду — будто надевают сбрую на королевского коня. В этот самый миг еврей Кристианполлер, который с рассвета подслушивал под дверью, спешил в бесшумных тапках за стойку заваривать чай. А когда полковник спускался в зал, Кристианполлер громко выкрикивал «доброе утро», словно здоровался со всем городом. В этом приветствии как бы звучала вся огромная радость еврея наконец-то вновь увидеть важного постояльца. «Доброе утро, жид!» — отвечал грозный Тарабас. Ему было приятно, громовой возглас Кристианполлера, собственно, по-настоящему будил его, подтверждая, что он еще могущественнее наступающего дня, сколько новых бумаг тот ни принесет. Жадно, огромными глотками он выпивал обжигающий чай, вставал и, козырнув, громыхал в казарму. Все, кто попадался ему по дороге, шарахались в сторону и глубоко кланялись. Но он ни на кого не смотрел.

Новая беда поджидала его в канцелярии. Он был человек образованный, даже в институте учился. Когда-то, много лет назад, понимал сложнейшие формулы, сдавал экзамены. Ах, Тарабас был далеко не дурак! Однако теперь он призвал на помощь двух капитанов; четверо писарей под началом сведущего унтер-офицера сидели и переписывали (тоже как сущие дьяволы). Все вместе они еще больше запутывали несчетные указы, поступавшие из столицы, запутывали запросы, никоим образом не решали многочисленные загадки, сгущали туман, словно бы поднимавшийся из бумаг, являлись к Тарабасу с бестолковыми отчетами, спрашивали, надо ли делать то и это, и если он велел оставить его в покое, исчезали, как привидения, словно сквозь землю проваливались, оставляли его наедине с муками ответственности! Ах, как же он, могущественный Тарабас, тосковал по войне! Собранные где попало люди, из которых состоял его новый полк, не чета его старым солдатам. Они пришли к Тарабасу по одной-единственной причине — с голодухи. Каждый день ему докладывали о дезертирах. Каждый день, посещая учебный плац, он замечал новые дыры в шеренгах. Упражнялись лениво, сонно. Мало того, кое-кто из офицеров понятия не имел о ротной строевой подготовке. Сущий кошмар для такого, как Тарабас! Положиться он мог только на немногих ветеранов, которых привел с собой в Коропту. Остальные, правда, по-прежнему боялись его, но он уже чувствовал, что этот страх способен породить и предательство, и коварное убийство из-за угла. Подчинялись ли они еще его приказам? Их просто принимали к сведению, не прекословя. Он бы предпочел бунт.