Ольга Мирошниченко - В сторону южную

В Москву вернулась первая, у него путевка кончалась через неделю, и стала ждать звонка. Переехала из общежития в заброшенную комнату, где когда-то жила с матерью, навела порядок, готовилась к его приходу. Купила новые занавески на окна, прежние, бархатные с помпонами, показались мещанскими, немодными, красивую настольную лампу — перламутровая фарфоровая рыба под кремовым кружевным абажуром, пеньюар нейлоновый. Все свои небольшие накопления истратила. Из Коктебеля не позвонил, как обещал. Утешила себя, что очередь на почте огромная по вечерам, сама видела. Не позвонил и через неделю, через десять дней, через месяц. Она возненавидела телефон. Черную, неуклюжую, враждебно молчаливую жабу. Возненавидела Виктора, вспоминала только плохое: как сидела однажды, тихая, чужая всем, на диване и сосед рядом, глядя, как он танцует, успевая отщипывать от кисти виноградины, кидать с лёта в рот, сказал загорелой красивой девушке:

— Шелкопряд.

— Почему шелкопряд? — удивилась девушка.

— А они едят все время. Едят, едят, едят — все вокруг едят, — пояснил сосед.

Потом возненавидела себя за то странное, что стало происходить с нею, с ее телом. Она стала сонлива и неповоротлива, по утрам мутило, и, хотя по-прежнему была худа, стало казаться, что опухает. Тыкала все время пальцем в ноги, проверяла, не остается ли вмятин. Первой догадалась Зина.

Рванулась к телефону, еще и первый звонок не отзвенел.

— Але? — спросила, задыхаясь.

— Сашка, это я. Я рядом. Ужасно видеть тебя хочу.

— Приходи, — и долго держала трубку, не слыша коротких гудков.

Зина болтала не переставая, рассказывала о каком-то композиторе, с которым закрутила роман, а его жена «такая стерва, ты представляешь, следит за нами». Ни слова о Викторе, ни вопроса. И вдруг спросила, глядя внимательно:

— Саш, а ты не беременна?

Саша чуть чайник не уронила, кипятку подливала в чашку.

— С чего ты взяла? — спросила тихо, а сама уже знала — права Зина. Вот отчего эта тошнота, и все странно, неловко как-то в ее всегда необременительно легком теле.

— Лицо у тебя такое. Пятна над носом и глаза… ты извини, конечно…

Много мыслей передумала, ночами и днем, тыкая паяльником в одну и ту же точку медленно плывущих на конвейере схем. Но странно, ни разу не подумала о нем, будто и не было его вовсе. За все, что происходило с ней, знала — отвечает только она. Снова переехала в общежитие, так проще было жить. Девчонки догадались скоро, ругали, жалели, допрашивали. Были уверены: ребенка не оставит, ни к чему жизнь в восемнадцать лет ломать.

И может, оттого, что так уверены были, — решила рожать. Сколько раз потом ругала себя: если б знала, что так невыносимо трудно будет, разве ж не послушала бы их. Болел без конца, то и дело забирай из яслей, сиди дома. Зарабатывала ерунду с бюллетенями этими да отпусками за свой счет. Еле-еле на жизнь хватало, и то девчонки то ботиночки Кольке подарят, то костюмчик. Унижение какое, словно нищая. Сколько раз с ненавистью смотрела на цветастые дорогие портьеры, на перламутровую рыбу, на пеньюар прозрачный — двухмесячную зарплату видела в них.

Выход пришел неожиданный и простой. Тащилась как-то от метро по Лесной. Остановилась у огромного окна парикмахерской. Просто так, крошечный отдых позволила в непрерывном движении своем. Там, в зале, над головами счастливиц, позволяющих себе вот так, ни на что, на красоту свою, истратить два часа, плавно вздымали руки, словно на арфах играли, девушки в белых халатах. Саша подумала: может, косу сюда принести, может, нужна им, купят, хорошая коса, густая, остригла безжалостно, когда Колька родился, мешала только. Решила притащить завтра же.

У стеклянной витрины рядом остановился мужчина, читал внимательно объявления. Саше интересно стало, что это там так надолго задержало его. Подошла.

Организованный набор рабочих, адреса, перечень специальностей, ничего особенного.

— Вот где можно деньгу заколачивать, — сказал мужчина и улыбнулся ей сообщнически золотозубой улыбкой, — край непуганых дураков. Якутия.

Непуганых там не увидела. Очень даже пуганные были, кто газопроводом в Каракумах, кто лесоповалом красноярским, кто каналом Волго-Дон. Только не очень испугались, к Полярному кругу двинулись, на пятидесятиградусные морозы, на гнуса.

Через год и она стала пуганой. На стройке в Мирном отработала, в Северный, на ГЭС подалась. Думала сначала: «Поуродуюсь три года, денег подзаработаю и назад», думала временами так: «Завтра Кольку под мышку и на самолет», — много чего думала, да так и осталась. Бум на ГЭС кончился, заработки упали, в Таежный уехала, фабрику строить. Всякое было за эти годы, и страшное, и нелепое, и прекрасное. Не забыть никогда Батю и как провожали его сто километров до самого Мирного. Если б остался начальником, не уехал на другую стройку, ни за что б с ГЭС не ушла. Собралась даже на Волгу ехать за ним следом, с таким человеком везде работать можно, но тут трубку новую открыли. Знала по Мирному, что такое трубка — работа настоящая, деньги настоящие, — и двинулась к ней.

Сориентировалась быстро, пошла в «стакан» работать, в бригаду Махмуда. Тот злился сначала жутко, говорил: «Прибирай бытовку, обед готовь, мы на тебя заработаем, а под ногами не болтайся. Мешаешь только».

Терпела, не обращала внимания, потому что поняла скоро, что, несмотря на важность свою, Махмуд мужик хоть и твердый, работяга настоящий, а не хитрый, не расторопный. И, поняв, взяла власть над ним. Во всем с ней советовался, как с равной. Слишком даже равной считал, не стеснялся даже про баб своих рассказывать, переодеваться спокойно в бытовке. Но не очень-то огорчалась по этому поводу: романы крутить было с кем, а вот бригадира такого поискать еще надо. Своих из Балкарин созвал, одних братьев — трое приехало. И боялись его все как огня, взгляд ловили.

Так в Таежном и осела. Квартиру дали двухкомнатную, с ванной, с горячей водой. Колька где-то чижа раздобыл, Федором назвал. Рассердилась поначалу, что мебель румынскую из карельской березы чиж этот испортит, а потом плюнула на мебель. Пускай летает, другую мебель купить можно, большое дело, зато сколько радости по утрам. Когда умывались, специально для Федора душ пускали. Он, дурачок, думал, что дождь, заливался радостно, влетал под брызги, такой гвалт поднимал.

Завидной невестой считалась, самые высокие заработки в их бригаде, но женихи все были, как говорила, «хвостатые». На материке семейка поджидала, когда вернется с денежками, да и не очень просто длинные знакомства водить, когда сын из школы уже в два приходит, а в крошечном поселке все на виду друг у друга, а кругом тундра, шаг с дороги — хлябь. А у коротких знакомств и радости и надежды короткие.