Борис Могильнер - Березонька

Много лет Клара Борисовна думала, а иногда и вслух говорила меж своих родных, что на ее свадьбе все ей пожелали, кроме хорошей невестки. Поздно она поняла, как была не права. Никаких грехов на Дусю не повесишь, хоть лезь из кожи вон. За одно лишь то, что она всю войну ждала Давида и потом — пока он валил лес, ее надо носить на руках.

Старшая соседка, не сдержавшись, вмешалась в рассуждения Клары Борисовны.

— Редко когда невестка нравится свекрови.

Тишина вновь вползла в палату. И в этой тишине каждая из трех женщин вдруг ощутила, как, в сущности, они одиноки.

Но на земле полного одиночества нет. Все, что с человеком происходило, остается с ним, и каждый раз, желает он того или нет, вырываются изнутри гулкие звуки тех водоворотов, которые несли его когда-то.

Клара Борисовна почувствовала приближение очередного приступа боли, но не в силах была вырваться из плена воспоминаний. Она сызнова ощутила себя ослепленной, как тогда, когда Егудо, преодолевая смущение, накинул на ее голову шелковый платок. Хайчик успела заметить, что на Егудо обрушился снегопад из цветных бумажных лепестков, мелких-мелких, как хмель. До ее слуха донесся сипловатый голос:

— Женщины, благословите жениха!

И бабы отвечают хором, многоголосо:

— Пусть господь благословит дни его, чтоб он не брал взаймы…

Весь путь под гору от отцовского дома до синагоги, где уже была сооружена хупэ— четыре высокие палки и плюшевый балдахин над ними, — весь этот долгий путь ее, Хайчик, вели под руки. За правый локоть ее держал товарищ отца — водовоз. Пока музыканты играли медленные грустные мелодии — скрипач на свой лад, кларнетист — особенно жалостливо, контрабасист — вздыхая, а трубач — пронзительно, — пока звучала музыка, водовоз шагал возле невесты молча. Но в небольшие перерывы, когда музыканты умолкали, он шептал невесте одно и то же: пусть она запомнит, если ей хочется верховодить в семье, пусть непременно под плюшевым балдахином хупэнаступит ногой на штиблет жениха — это старый верный способ, все невесты стараются так сделать.

Но Хайчик была так возбуждена, так заворожена тем, что происходит с нею и вокруг нее, что, дойдя до синагоги, начисто забыла про дружелюбный совет водовоза. А может быть, оттого она не воспользовалась рекомендацией водовоза, что во дворе синагоги, когда места по правую и левую руку невесты заняли, как это опять же предписывают обычаи, отец с матерью, платок на голове Хайчик немного приспустился и она увидела растерянное, красное лицо своего жениха. Верхняя губа его дрожала, большие капли пота катились по черным, коротко остриженным усикам. Застав своего Егудо в таком замешательстве, Хайчик осердилась на водовоза: нет и нет, Егудо она плохого никогда не сделает — на ногу не наступит ему ни в коем случае. Потом она никогда не жалела об этом. Верховодить в семье Егудо не стремился, хозяйничать ей не мешал. Правда, за пасхальным праздничным столом главное место занимал он и правил пасхальной трапезой — сейдэром — он.

Клара Борисовна обняла тонкими руками свои исхудавшие плечи и несколько мгновений сидела с опущенной головой. Потом спросила:

— Девочки, моя проповедь вам еще не надоела?

— Нет-нет.

— Рассказывайте дальше, пожалуйста.

— Я думала, что уж опротивело вам. Если нет, продолжу. Петух поет даже в руках резника.

А соседки Клары Борисовны и на самом деле слушали с любопытством. Ее воспоминания приоткрывали занавес неведомого им религиозного свадебного обряда, который всегда притягателен для женщины. Обе соседки не пропускали ни одного слова, все-то им интересно: в каком наряде шла Клара Борисовна к венцу — к этой самой хупэ, и как был одет ее благоверный, и вообще как она, Клара Борисовна, чувствовала себя, стоя под плюшевым балдахином, раскинутым над четырьмя высокими палками…

Чувствовала себя она не совсем удобно. Грустно ей стало, когда бадхн все тем же своим жалобным голоском стал читать свадебный контракт, в котором было сказано, что Шая-Егудо-Зейв береб Арие-Йосеф берет на себя добровольно все обязанности мужа, и прежде всего обязанность кормить и содержать ее, Итэ-Хаю, и если он, Шая-Егудо-Зейв, захочет ей дать развод, он вынужден будет выплатить ей определенную сумму… Еще целый ряд условий был записан в контракте, лишь одно — всего-то малость! — махонькую малость забыли в этот контракт включить: про любовь, про верность, преданность. А это, как она понимала, должно было быть основным в контракте, ибо в этом-то вся суть. Егудо стоял лицом к лицу к ней с обручальным кольцом, которое подал ему раввин, и с радостью повторял за ним на древнееврейском языке: ты ли принадлежишь мне с колечком этим?

Она лишь одобрительно кивнула головой, хотя знала древнееврейский язык в совершенстве и могла внятно ответить.

Егудо ловко надел ей на палец кольцо. Грустное настроение невесты передалось и ему. Они печально стояли, пока раввин с бокалом вина в руке говорил благословение: «Благодарю тебя, кто живет в небесах, что ты соединил этих молодых людей, да пусть гремит глас радости, голос жениха и голос невесты, да будет праздник!»

Возможно, что благословение раввина развеселило Хайчик, или она повеселела оттого, что раввин, отпив глоток вина из бокала, замочил курчавую бороду и при этом с наслаждением чмокнул, или потому, что и Егудо (так велит обряд) и ей раввин поднес в рюмочках напиток, только что им опробованный, а они тоже, как и раввин, зачмокали. Так ли, иначе ли, но когда раввин с какой-то молодецкой удалью швырнул к ее ногам бокал, Хайчик, как и полагается в таком случае, весело и радостно, стала топтать каблучком этот бокал и раздробила на мелкие осколки.

Домой невесту ведут еще с закрытыми глазами. Теперь рядом с нею шагал Егудо, уже не жених, а муж. Шли они через все местечко, и все поздравляли и желали всевозможных благ, главное — счастливой жизни! Впереди шли музыканты. Теперь они играли не грустные мелодии, а бодрые, веселые, чаще всего повторяли «Марш путеевский», который на всю жизнь запомнился Егудо. Он его часто напевал потом. Впоследствии Егудо узнал, что этот марш сочинил Иоганн Штраус и назвал «Персидским маршем». Но тогда, на их свадьбе, в интерпретации еврейских музыкантов марш назывался почему-то «Путеевским». Накануне смерти Егудо, глядя на жену влажными, блестящими глазами, в последний раз печально мурлыкал этот марш. Она, его Хайчик, подтянула мелодию, и они вновь почувствовали себя молодыми.

Когда она неожиданно запела, соседки Клары Борисовны не удивились. Мелодия им показалась как будто знакомой, хотя они и не знали, что это «Персидский марш». Эта мелодия всегда вдохновляла Клару Борисовну в трудную минуту.