Борис Могильнер - Березонька

— Уже проводили ребят, Клара Борисовна? — неожиданно раздался голос одной из соседок.

— Да, немного поторопила их, ибо очень устала. Радость порою так же тяжела, как и страдания.

Клара Борисовна очень обрадовалась возвращению женщин.

— Выглядите вы совсем не плохо.

— Я как ветряк, крыльями машу, но летать не могу. Попалась в капкан.

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

— Из вареного яйца птенца не жди. Должно быть, рак у меня.

— Убедить себя можно во всем, даже что беременны…

— Рентген не лжет…

Соседки понимали, что Кларе Борисовне нужна поддержка, что ей надо помочь развеять грусть, хоть как-нибудь, хоть немножко. Они затеяли разговор, зная, что их болтовня действительно отвлекла Клару Борисовну от тяжких дум.

— Он не любил меня даже в первые дни после свадьбы, — рассказывала молодая соседка о своем муже. — Не выпив, к работе не приступал, а напьется — работать не хочет. Он здорово выпивал. Его норма — бутылка с прицепом да пара кружек пива.

— Господи, тут сто грамм пригубишь, потом три дня хвораешь…

— Даже расстались мы глупо. Ему почудилось, что в тарелке со щами червяк плавает. Слово за слово, разругались, почти подрались, и капут. Разошлись, как в море корабли. Болван, он не знает, что червяки — не те, кого мы едим, а те, которые едят нас. Жаль, что выкладывалась ради него.

— Женщина, у которой тяжелая работа, подобна корове в упряжке.

Клара Борисовна слушала соседок, а думала о себе. О том, что и она всегда была подобна корове в упряжке, и что вообще на свете почти нет женщин, какие не напоминали бы коров в упряжке, и невозможно отыскать хоть одну супружескую пару, которая смогла жизнь прожить без раздоров. Зачем, например, она воевала с Егудо, добиваясь, чтоб он не курил? Все равно не помогло. Зря в душу ему лезла, царапала ее. Чего она добилась? Он вынужден был прятаться от нее, собирать окурки в карманах, ненамеренно прожигая в них дыры. Однажды, когда он, прячась от нее, курил на веранде, заслоняя, как обычно в таких случаях, папиросу руками, искорка незаметно ушла на подкладку, тлела-тлела, пока сухая вата не воспламенилась и не обожгла локоть. И смех и грех. Все минуло. Нет ни Егудо, ни его цигарок, но до сих пор Клара Борисовна не может понять, как это человек, съев великолепно приготовленное блюдо, запив божественным компотом, ускользает потом на веранду, чтобы там, втихаря, закусывать горьким табачищем, дымом, черт-те знает чем…

Клара Борисовна чувствует, что на нее надвигается то гадкое воспоминание, которому давно пора навечно провалиться в тартарары. Но не все получается, как хочется. Как оказалось, ревность не менее жизнеспособна, чем любовь. Клара Борисовна силится не допустить, чтобы в ней ожили переживания, отнявшие у нее много душевных сил, высосали много здоровья, но удушить их не так-то просто.

И все-таки на другой день утром, когда Давид Исаевич принес ей теплый завтрак и между прочим осведомился, почему ее окно было темным вчера весь вечер, горькие раздумья вновь всплыли и даже боли не смогли их заглушить. Лежала Клара Борисовна со сведенными бровями, смеясь и улыбаясь. О своих мучениях — сыну ни слова, лишь намек на тяжкое воспоминание, но этого было достаточно, чтоб он догадался, что же ее печалило.

Давид Исаевич вспомнил, как он, тринадцатилетний мальчик, в середине зимы, после полуночи, вышел из дому на поиски отца, который впервые не вернулся с работы вовремя и не предупредил, что задержится. Давид тотчас же попал в объятия ветра. Снежная пыль завихрилась вокруг него, колючая вьюга задрала полы его коротенького пальтишка, пыталась повалить его, он, однако, не поддался, крепко держась на ногах в высоких подшитых валенках. Дорога к отцовскому учреждению куда-то исчезла во вьюге и кромешной тьме. Давид протаптывал свою собственную тропу, держась поближе к высокому забору, который служил ему ориентиром. И пока Давид шел, проваливаясь в бессчетное множество сугробов, он все время видел перед собою опухшие, заплаканные глаза матери, ее неприбранные волосы, растерянное лицо. Поначалу Давид ничего не понял. Но когда он пришел в бухгалтерию и увидел отца вдвоем с молодой женщиной, ему все стало ясно, хотя был он, в сущности, ребенком. Вернувшись домой, Давид сказал матери, что отец на работе, у него срочное задание и почти все сослуживцы на местах и пусть мама не беспокоится. Во имя чего он впервые в своей жизни соврал, он четко не представлял, но интуитивно чувствовал, что так будет лучше. Однако его вид и выражение глаз многое сказали матери.

Долго терпеть, не выдавая своих чувств, Клара Борисовна не могла. Это было немыслимо. Что предпринимала Клара Борисовна, Давид не знал. Лишь однажды, будучи дома, слышал, как они препираются. Он, конечно, и предположить не мог, что после этого разговора мама резко изменит свою жизнь. Она объявила отцу, что спускать на него собак с цепи не собирается, к раввину на судилище его не потащит, но зависеть от него она больше не желает, по-доброму — пожалуйста, в любви — с удовольствием, но если ничего этого нет, она как-нибудь обойдется: хватит, домашней хозяйкой быть больше не желает, пойдет учиться. И она действительно пошла учиться — в медицинский техникум.

Занималась Клара Борисовна с охотой, удовольствием, техникум окончила отлично. Председатель экзаменационной комиссии, доцент Киевского медицинского института, предложил ей продолжить учебу в вузе. Клара Борисовна согласилась, наскоро собрала необходимые документы, отослала, их, потом блестяще сдала вступительные экзамены — но в институт не приняли. Почему? Она не понимала, пока не встретила того самого доцента, который ей советовал продолжить учебу.

— Ваш батько був ризнык, — объявил он.

Да, действительно, отец ее был резником. Она призналась в этом. За отцовские грехи приходилось расплачиваться ей…

Пускай не врачом, но фельдшером Клара Борисовна стала. Если б не тот случай, Клара Борисовна на всю жизнь осталась бы просто супругой Егудо, управляющей кухней. Егудо, разумеется, просил у нее прощения, клялся, что никакого греха на нем нет, но все равно прощения просил. Два десятка лет после этого Хайчик и Егудо прожили вместе как голуби, но воспоминания все-таки терзали иногда, причиняя страдания.

Спозаранок Давид Исаевич вновь пришел в больницу:

— Мой руки, мама, и поешь что-нибудь.

Но Клара Борисовна не торопилась и вдруг неожиданно стала напевать мелодию веселого портняжки: «Праздничные дни кончаются уже, батюшка мой сердечный».

— Когда ты, Давид, должен возвратиться в Мирославль?

— Посмотрим. Я позвоню в институт.

— Было бы прелестно, если б ты остался со мною еще на несколько дней. Кто знает, что может произойти…