Борис Могильнер - Березонька

Ночевать водовоз остался в доме умершего резника: казалось бы, какая разница, где отдать богу душу, и все же на людях веселее. Ни она, Клара Борисовна, со своими, ни семья водовоза не раздевались. Перед сном, как обычно, просили бога, чтоб он их защитил, чтоб выказал милосердие.

Вот тогда-то мать Клары Борисовны, Малка, не удержалась, высказала всевышнему свою обиду:

— Всемогущий в состоянии услышать миньен — десять человек, мезумен трех, даже одного. Почему он не слышит мольбы целого местечка? Почему не отводит руку злодея?

— Не дразните, прошу вас, бога — хозяин знает, что кобыле делает, — сказал водовоз. — Бог карает нас, за то карает, что мы добро его забываем, запакостили тропу к нему. Не грешите хоть вы, чтоб, упаси боже, еще хуже не стало.

Вдруг откуда-то издалека раздался пронзительный крик, тут же следом — еще один, затем послышались выстрелы. Стало очевидно, что из местечка надо бежать. Обе семьи, Егудо и водовоза, посоветовавшись, решили уходить в Лохницу, где проживал знакомый смотритель леса. Если лесник их не примет, пойдут дальше, в Петраши.

Но тихонько ретироваться не удалось. Во дворе послышался шум.

— Погоди-ка, что там за возня? — испуганно спросила Хайчик мужа, держа на руках Давида.

Егудо приподнял занавеску на окне: в брезжущем далеком зареве он увидел соседа, приближающегося к его дому. В руках у него была палка, а из-под кушака виднелся топор.

— Что, дождались? Глупцы! Болваны! Дурни! — донеслось до Егудо.

«Действительно, конец света, если уж сосед, с которым они всегда жили в мире, лезет как разбойник, — подумал Егудо, беря в руки винтовку. — Выхода нет, надо защищаться».

— Ну? — нетерпеливо спросила Хайчик. — Ты кого-нибудь видишь?

Егудо кивнул головой и решительно сказал:

— Будем сопротивляться. Иначе не спасемся.

Через несколько секунд Егудо стоял уже на крыльце.

— Поворачивай отсюда, — попытался он остановить соседа. — Иначе худо будет.

Но тот как будто не слышал.

— Стой! — закричал Егудо. — Стрелять буду!

Сосед заметил винтовку в руках у Егудо, остановился в изумлении:

— Вот болван! Трижды истукан! Черт побери! Еще успеешь пострелять по врагам. Эх, Юдко, Юдко! Стыдись! Как ты мог подумать, что я собрался грабить вас… Я?! Фе, не ждал такого. Ну да ладно. Некогда ругаться. Почему не ушли?! Я же вас предупреждал!

— Не успели. Сейчас мы исчезнем…

— Опоздали. Петлюровцы орудуют на нашей улице. Слушай меня внимательно. Чуешь? Все твои — ко мне в подпол. В погреб! Понятно? Ну? Марш! Ружье не потеряй, еще пригодится…

К дому резника подъехал петлюровец на доверху нагруженной подводе. Бандит спрыгнул на землю, оглянулся, по-хозяйски подошел к окну передней и так стукнул кулаком, что полетели стекла.

— Эй, не трусьте, я сейчас добрый, — пьяно похвалялся разбойник. — Вон сколько у меня добра — целый воз. Можете убедиться. Только соли нет у меня. Мне ничего больше не надо. Лишь соли. Вы мне дадите соль, я вам — жизнь.

Петлюровец несколько мгновений прислушивался. Никто не ответил.

— Вот жидяры проклятые, забились в свои щели и молчат. Обмен их не устраивает. Жизнь для них — цена неподходящая.

Он недовольно забрался на крыльцо, ткнул сапогом в дверь и вошел в дом. Какое-то время из дома доносился стук и грохот. Выйдя на крыльцо с пустыми руками и с недовольным лицом, бандит увидел соседа Егудо.

— Эй, человече, — крикнул он. — Не знаешь ли ты, куда яврейчики подевались?

— Черт их знает.

— Может, они у тебя под полою сидят?

— Пощупай.

— Охоты нема. В другой раз, — махнул рукой грабитель и медленно направился к возу. Забравшись на него, потянул вожжи, и сытые кони весело сорвались с места.

Изломанная молния на миг разрезала небо. Чуть позже, где-то рядом с больницей, прогремел гром.

Клара Борисовна тяжело дыша посмотрела на сына:

— Отцу твоему все-таки пришлось выстрелить из того ружья. Потом…

— Что ты сказала?

— Так себе. Старая история припомнилась. Чудо, что ты остался живым.

— Когда, мама?

— Во время Петлюры. Ты был еще совсем малюсеньким, но крикун большущий. Прячась от бандитов, я все время ладонью прикрывала тебе рот, чтоб ты нас не выдал. Я была в таком состоянии, что могла запросто задушить тебя. Потом меня свалил тиф. Моя мама Малка вытащила нас с тобой с того света. Вечная незаметная титаническая работа матерей — жизнь давать, жизнь сохранять. Вижу как в тумане: вот она тебя подносит, твоя бабушка Малка, ко мне — сосать, а я — в жару, почти без памяти, отталкиваю тебя изо всех сил. Она плачет и уговаривает меня, чтоб я не была злой змеей, и что ты думаешь — я слушаю и от этого счастлива. В те бессонные ночи она, моя мама, твоя бабушка Малка, наполовину потеряла зрение. У нее воспалился глаз и полностью вытек. Ей некогда было думать о себе — она боролась за наши с тобой жизни.

Стоять между сыном и внуком у окна, ощущать их, слышать их голоса, их дыхание, вместе с ними глотать свежий воздух — что может быть лучше? Клара Борисовна провела бы всю оставшуюся жизнь вот так, беседуя с дорогими ей людьми. Она знала, что и они довольны, чувствовала, что им хорошо с нею. Так же как и боли, которые то возникали, то исчезали, мысль о неизлечимом недуге не давала покоя. Привыкнуть к ней, очевидно, невозможно. Клара Борисовна очень опасалась, как бы ее парни сызнова не коснулись этой темы. Клара Борисовна вовсе не уверена в том, что при этом она не разрыдается. Как при этом поведут себя мужчины, она не знала. На сегодня для них переживаний более чем достаточно, поэтому она строго, даже сердито, заглушая дрожь в голосе, произнесла:

— Теперь, ребята, домой…

— Ты что, бабушка, в грозу, в дождину и — домой?!

— Не сахар, не растаешь.

— Но ведь рано еще, мама.

— Я выдохлась. Приходите завтра.

— Напрасно, бабушка, ты нас гонишь.

— Ничего, принц. Держись. Если тебе очень хорошо, не хвастай, не гордись. Не вечно так будет. Если тебе худо, не горюй, не волнуйся. Не вечно так будет.

Мужчины не очень упорно сопротивлялись.

Клара Борисовна осталась наедине с собою, со своими болями и сомнениями. Тревога овладела бедной женщиной. «Должно быть, велика опасность. Свекровь Полины Наумовны, видимо, права. Точно знать, конечно, никто не может. Но скоро все станет ясным», — размышляла она. Сколько же все-таки человек в состоянии выдержать? Диковинная мысль, которая сегодня днем во сне прокралась в ее сознание, обещая, что ее тотчас же перестанут терзать боли, пусть только все забудет — и добро и зло, пусть только перестанет отличать голубое небо от серого, чернозем от песка, снег в поле от цветущих яблонь, преданные души от замороженных сердец, пусть только она избавится от своих чувств, как тут же, немедля, наступит конец мучениям, вновь тихонько подкралась к ней, только уже не во сне, а наяву. Клара Борисовна глядела на распахнутое окно: один лишь шаг, одно только движение, прыжок — и конец… Все хорошо, что случается вовремя…