Борис Могильнер - Березонька

— Я бы на вашем месте не торопилась с выводами, Клара Борисовна.

Давид Исаевич и Леонтий беспокойно переглянулись. Полина Наумовна, глядя на свекровь, твердо произнесла:

— Воздержитесь…

Старуха гостья, видимо поняв, что хочет от нее невестка, произнесла:

— Ладно, как хотите… — И вновь, обернувшись к Кларе Борисовне, добавила: — Что касается меня, то я таки собираюсь эмигрировать.

Клара Борисовна резко приподнялась в постели:

— Вы шутите!

— Это не детская игра. У меня намерения серьезные.

— Но как же сын?! Как вы можете бросить могилу сына?!

— Я уверена, что он, светлая память ему, согласился бы со мной.

— Могилы — часть нашей жизни. Их предавать нельзя.

— Могила сына в моем сердце, она всегда со мною.

— Не понимаю вас. Что вы там, в Израиле, потеряли?

— Я тоже задаю этот вопрос свекрови, — взволнованно произнесла Полина Наумовна. — Но как об стенку горох.

— Что, дорогуша, ты бы хотела? Чтоб я душу свою наизнанку вывернула? Пророк сказал: «Придет время, и я вас соберу, и поведу, и приведу». Это ведь сам господь бог предрекал устами пророка, обещал. Теперь время настало.

— Настало время? Слишком долго ждали мы его. В начальных школах Петлюры и в университетах Гитлера мы сделались безбожниками. Господи, боже мой… Где он был во время их погромов на Украине и в Белоруссии, когда разнузданные злодеи убили, искалечили, ранили тысячи евреев? Почему не заступился, когда фашисты уничтожали в душегубках наших братьев и сестер? Нет бога! Если б даже и был, его б следовало стащить с насеста, — не прячься черт знает где в тяжкое время, не будь трусом… Один из великих как-то сказал: «Живые закрывают глаза мертвым, а ушедшие открывают глаза у тех, кто остался жить…»

— Такое впечатление, Клара Борисовна, что вы никогда тору не целовали.

— Почему же? Раз в году целовала. Как и все девушки, я ходила в синагогу. До сей поры ощущаю на своих губах привкус пергамента.

— А помните ли вы, как вкусен по возвращении из синагоги бульон, пусть и без мяса, ибо матери вынимали его, чтоб делать из него пельмени? Помните? Вот видите! И вам не жаль, что все это исчезнет? Я хочу остаться еврейкой…

— Кто же вам не разрешает? Пожалуйста, оставайтесь.

— Все евреи хотят уехать, весь народ.

— Кто вам сказал, что весь народ? Откуда у вас такая информация? Спросите свою Полиньку, она стремится в Израиль? Моего сына спросите, внука моего.

— Тоже мне евреи. Они разве евреи? Они даже языка еврейского не знают.

— Почему вы считаете, что я не знаю идиш? — вмешался Давид Исаевич. — Я окончил еврейскую среднюю школу…

— Свекровь, перестаньте травить душу…

— Не мешай мне, Полинька, досказать то, что хочу. Если я это не сделаю, никто из вас не отважится.

Поняв, что свекровь Полины Наумовны собирается начать атаку, Давид Исаевич и Леонтий встали между нею и Кларой Борисовной. Ни мольбы Полины Наумовны, ни нахмуренные, предупреждающие лица мужчин не в силах были остановить заупрямившуюся старуху:

— Вы тонете, Клара Борисовна, у вас злокачественная опухоль. Рак у вас.

Клара Борисовна качнулась, но сын и внук удержали ее. Совладав с собой, она вопросительно посмотрела в глаза Полине Наумовне.

— Пока еще ничего не ясно, — сказала докторша надломленным голосом. — Моя свекровь просто не знает меры. Простите ее великодушно…

Откуда-то налетели черные облака, принесшие с собой громы и молнии. Клара Борисовна стояла у окна между сыном и внуком. Она попросила распахнуть его, ибо в палате было нестерпимо душно.

— Только, пожалуйста, головы не опускать, — строго сказала она. — Что человеку надо? Очень немного — раскрыть окно и вдохнуть свежего воздуха. Не надо вешать нос… Выше голову, ребята! Достаточно было у меня встрясок, бед, страхов. Ничего, преодолела. И нынешнее несчастье тоже преодолеем. Не обижайтесь на свекровь Полины Наумовны. Держать в неведении хуже, чем встречать опасность лицом к лицу. Что, собственно, произошло? Дождались, что рак свистнул?

— Можешь, мама, шутить сколько тебе вздумается, но согласись, что всерьез принимать слова женщины, не имеющей никакого отношения к медицине, просто смешно.

— Папа прав, бабушка. Твоя болезнь еще не установлена. Ведь так сказала Полина Наумовна? Так или не так?! Почему же ты веришь не ей, а злой ведьме?!

— Дорогие мои губошлепы, я понимаю кое-что в медицине. Или вы считаете, что я вообще профан?

Давид Исаевич и Леонтий, боясь взглянуть в глаза Кларе Борисовне, смотрели в окно на больничный двор.

Клара Борисовна хорошо понимала, что творится с ее мужчинами, и это причинило ей больше страдания. Мало она на своем веку испытала? Вот еще один погром, наверное, уже последний, тоже необходимо как-то выдюжить. Вот житуха-то у нее — сплошные погромы, один за другим. Больше всех Клара Борисовна запомнила погром в Словечно.

Однажды сосед, запыхавшись, вбежал к ним в дом и с порога крикнул:

— Вы еще тут? Уходите отседова, покуда еще можно…

Он перевел дыхание и предложил соседям, если они хотят, доверить ему их добро. Пока бандиты будут орудовать, он все сохранит и вернет в добрый час. Вознаграждения ему не надо.

— Рассчитываю только на взаимную дружбу, — улыбнулся он.

Егудо вышел на кухню к Хайчик — она кипятила воду купать сына. Совещались недолго, говорили на древнееврейском языке, ибо идиш их сосед-украинец знал вполне удовлетворительно. Егудо и Хайчик решили: хорошо. Предложение соседа принимают.

— Пускай вас бережет бог. Как я понимаю, очень скоро начнут евреев потрошить…

Эти слова ударили, словно обух по голове. Испуганная Хайчик опрокинула кастрюлю и ошпарилась кипятком. Целую неделю после этого случая саднило руку.

Каждая весть о передвижении петлюровцев приводила ее в трепет. Егудо достал свою винтовку, готовясь сопротивляться насильникам.

Хайчик совсем пала духом, когда из Овруча, самого ближайшего к местечку городка, вернулся друг отца, водовоз, и рассказал, как тамошние евреи вышли встречать Петлюру, да не с пустыми руками — несли тору — свиток священного писания и добрый подарок. Подношение Петлюра принял и тут же велел открыть огонь — триста евреев из пулемета расстрелял.

— Свежо предание, да верится с трудом. Это же безумие, — сказал Егудо, выслушав водовоза.

— Своими собственными глазами видел, — ответил водовоз. — Остается одно: бежать, куда глаза глядят.

Но бежать было уже поздно. Ночью разбойники напали на Словечно. Грабили все, что можно. Награбленное грузили на подводы и увозили.

Утром все стихло. Высунувшись в окно, Хайчик вдруг увидела, как один из бандитов гонится за дочерью водовоза и вот-вот ухватится за ее длинную косу. Водовоз бежал почти рядом и выкрикивал проклятья. Неожиданно он подставил бандиту подножку, и оба грохнулись на землю. Пока они возились, мешая друг другу подняться, Хайчик раскрыла дверь и впустила девушку в дом.