Николай Студеникин - Невеста скрипача

Шурик бежал. Бежал с позором, проклиная дотошную продавщицу, настырную цыганку и свои ноги — за то, что они занесли его в универмаг.

Из универмага обруганные ноги занесли Шурика в городской сад, под дырявый шатер, где продавали светлое пиво и пыльные баранки, которые были тверды, как дерево. Одинокий счастливец с портфелем, зажатым меж коленями, рвал на ленточки тощую копченую рыбку. Он наслаждался ею, пивом и молчаливой завистью окружающих.

Шурик долго тянул пиво из тяжелой кружки, потихоньку успокаиваясь и приходя в себя.

«Уеду я отсюда, — угрюмо думал он, рассеянно оглядывая закованные в асфальт чахлые деревца. — Хоть к чертям на рога, все равно уеду».

Теперь все казалось Шурику удивительно простым: надо уехать, обязательно уехать, а там, на новом месте, все это кончится, оборвется и забудется, как забывается дурной сон.

По пути домой Шурик забрел в военкомат, сам нетвердо зная — зачем.

На стенах в темноватом и прохладном коридоре второго этажа висели стенды, плакаты, призывы. Оглядывая их, Шурик неожиданно вздрогнул: он встретился глазами с самим собой. Младший сержант Алфеев смотрел на него из-под козырька глубоко сидящей парадно-выходной фуражки и крепко сжимал цевье автомата. Фотография его висела на стенде «Отличники боевой и политической подготовки, призванные нашим военкоматом».

«А вот и мы, — подумал Шурик. — Тогда как раз сержанта присвоили, лычку не успел дошить. Все, кончился отличник, скоро снимут…»

Военком, грузный и важный, как вол, поднимался по скрипучей деревянной лестнице. Он шумно отдувался и вытирал шею большим темным платком.

— Здравия желаю, товарищ полковник, — сказал Шурик, по давней армейской привычке опуская приставку «под».

Рука сама потянулась козырнуть, но Шурик вовремя вспомнил, что одет в штатское и «без головы». Рука осталась у брючного шва. Пальцы отбили по карману беззвучную дробь.

— Здорово, сержант, — кивнул военком и протянул руку. — Успел, переоделся? И пива выпил… У пива, Алфеев, запах специфический. Ну, заходи, заходи, — пригласил он и загремел ключами, отпирая дверь своего кабинета.

Слушая сбивчивый и откровенный рассказ Шурика, военный комиссар кряхтел, ерзал в деревянном жестком кресле, но помалкивал.

— Значит, все твердо? — спросил он, когда Шурик закончил свой рассказ. — Ехать — и никаких гвоздей? Ну, что тебе сказать по этому поводу? Там, конечно, в людях нужда большая, это мы все понимаем, стройка есть стройка, передний, так сказать, край. Но и здесь… — Военком постучал карандашом по толстому, расколотому надвое стеклу. — А фамилии его ты не знаешь? Твердо уверен, что не знаешь? Ну, ладно-ладно… — махнул он рукой. — А вербоваться я тебе не советую. Отношение к вербованным другое, и вообще… Несолидно, я считаю. Демобилизованный воин. Лучше по комсомольской линии…

Шурик молча сглотнул и закивал. От выпитого пива и жары, которая стояла на улице, он взмок, а теперь чувствовал, что зябнет в легкой прохладе кабинета. Тут еще военком грузно повернулся и включил лопоухий вентилятор, и Шурик зажал подрагивающие руки между коленями.

Военком, о чем-то думая и сопя, аккуратно развернул, а потом сложил «Красную звезду» и сунул ее под зеленый телефонный аппарат. Поразмыслив еще немного, он набрал номер.

— Девушка, дай-ка мне своего шефа, Алешу, — особенным, «телефонным» голосом попросил он. — Откуда-откуда… От верблюда. Военком говорит. Из военкомата, естественно. Рано обюрократились, молодежь… А-а, здравствуй, Алеша! Да, жарковато… — Подполковник покосился на вентилятор, который жужжал вовсю. — Безусловно, бабье, последние денечки… Алеша, я до тебя с большой просьбой. Снабди нашего товарища комсомольской путевочкой… Нет, на этот раз не офицер. Сержант. Вернулся со срочной. Мы и призывали. Отличник, между прочим, боевой и политической. На стенде у меня висит…

— Бывший, — сипло поправил Шурик, приподнимаясь со стула.

— Что? — Военком отнял от уха трубку.

— Бывший отличник, говорю, — снова приподнялся Шурик.

— A-а, не мешай, — отмахнулся военком и снова прижал к уху трубку. — Это я не тебе, Алеша, хотя и ты мне иногда мешаешь. — Военком подмигнул Шурику и улыбнулся. — Ну, друг дорогой, мало ли куда у тебя разнарядка. Человек сам выбрал место, принял твердое решение. Друг тем более у него в тех местах, это важно… Ну, значит, договорились. Завтра он сам подойдет к тебе и все расскажет…

Шурик затряс головой: не буду, мол, ничего рассказывать, — но военком погрозил ему толстым пальцем: сиди себе помалкивай, когда старшие говорят.

— Особый случай, — сказал он в трубку. — Ну, будь здоров, Алеша! Всех благ!

Шурик сидел, уныло понурив голову. Подполковник недовольно подергал туго закрученный в спираль зеленый телефонный провод.

— Ты мне это, Алфеев, брось, — обратился он к Шурику, — трагедии разыгрывать. Ты что, философски мыслить не умеешь? Ушла — и черт с ней! Значит, недостойна! Гляди веселей, сержант! Какие твои годы? Будь тверд — такую еще встретишь… А насчет отъезда крепко подумай, мой тебе совет. Если не раздумаешь, то завтра в десять ноль-ноль, — военком взглянул на часы, — будь у комсомольцев.

— Не раздумаю, — сказал Шурик, вставая. — Есть в десять ноль-ноль быть у комсомольцев.

— Ну, в любом случае будь здоров, сержант, — ответил подполковник, тоже поднимаясь. — А фамилию его ты, значит, не знаешь? Уверен, что не знаешь? Или вспомнил, пока мы тут говорили?.. Нет? Смотри, а то мы этому Фанфан-Тюльпану… А сам глупостей делать не смей. Накажут — и будут правы. Понял?

— Ага, — совсем по-штатски ответил Шурик. — До свиданья, товарищ полковник!

Военком взял его под руку и проводил до двери, а у двери молча похлопал Шурика по сырой спине.

По дороге из военкомата Шурик завернул на ближайшую почту. Возвращаться домой, проходить по улице под насмешливыми взглядами соседей, которые знали все, ему не хотелось. На почте он купил два авиационных конверта с красно-серыми рубчиками по бокам и два листочка серой линованной бумаги. Сел за монументальный, закапанный чернилами стол и быстро настрочил фальшиво-бодрое письмо Сане-«москвачу».

Сообщил, что знаменитая тетрадь с песнями и анекдотами нашлась в вагоне после того, как Саня сошел с поезда, нашлась и фотография, по которой Саня сокрушался больше всего. Написал, что Наташе, хотя она, безусловно, красивая, все-таки до Нины Далеко. Пообещал, что вышлет тетрадь, как только перепишет некоторые песни, а заодно вышлет и фотографию. О растраченной десятке Шурик стыдливо умолчал. Решил, что вложит десять рублей, когда они у него будут, в тетрадку и тогда уж и вышлет ценной бандеролью. Будто и не находил ничего.

Зато Васе Танчику Шурик писал долго. В сердцах рвал листочки с неудачным началом и шел к окошечку за новым. Немолодой девушке в очках его хождение скоро надоело. Она высунулась из окошка и насмешливо предложила: