Павел Калебин - Настоящие деньги

— Да неловко как-то, — засмущался Валька. — Знакомиться с твоими предками… Не рановато ли?

— Какие предки, Валя? Разгар рабочего дня! — напомнила ему девушка. — Мои на работе. Пойдем, — тянула она его за рукав рубахи, — чаю попьем, музыку послушаем…

Ну, а дальше случилось то, что должно было случиться. Время, проведенное наедине с Леночкой Павловой, навсегда врезалось в память Валентина прекрасным воспоминанием. И до сего момента, еще даже несколько минут назад — до начала беседы со стариком, — он со сладким замиранием сердца ждал нового свидания, а теперь… Что? Все? Вместо дорогих кооперативных кафешек, десятикопеечный щебет в стаканчике да билет в кинотеатр за сорок копеек?

— Нет у меня пути назад, дядь Борь, — вздохнул Валька Невежин. — Мне теперь без денег не жить.

Борис Аркадьевич нахмурил брови.

— Не бросайся такими словами, Валюх.

— Но разве я не прав? Что такое человек без денег? Ничтожество! Быдло! — запальчиво проговорил Валька, думая, что именно деньги, появившиеся у него благодаря работе в салоне Кранца, настолько возвысили его над остальными однокурсниками, что до него снизошла даже первая красавица техникума Леночка Павлова.

Борис Аркадьевич, усмехнувшись, заметил:

— Но ведь у тебя самого еще совсем недавно за душой не было ни гроша. Забыл уже? Так что, ты был тогда быдлом?

— А и был! — самокритично признал Валентин. — Был таким же, как все. Частичкой серой массы. Молекулой. А теперь…

— Пуп земли? — с насмешкой осведомился Кранц.

— Не пуп, но… Я выделился из этой массы, дядь Борь. Понимаете? Выделился!

— И ты полагаешь, что тебе в этом помогли деньги? Ха! Наивный вьюноша. Да ты и денег-то настоящих еще не видел. Но зато был уверен, что всегда их сможешь заработать. И эта твоя уверенность, Валюх… Не знаю. Взять бы хотя бы дворян. Тебе вот видеть не довелось, а я застал иные времена. И наблюдал, как выделялись бывшие дворяне на фоне нашей новой исторической, так сказать, общности. Нищие, без копейки, без работы. Но даже с расстояния глядя на такого человека понимаешь — порода! Или возьми хотя бы обыкновенно советского инженера какого-нибудь. Зарплата — самая низкая на заводе, наверное. А какое уважение! А что причиной тому? Ясно же — не деньги.

— И что же?

— Уверенность, Валюх. В этих людях всегда жила уверенность.

— В чем? — не понимал тот. — В чем был уверен ваш нищий дворянин? Что завтра он сдохнет с голодухи? А инженер? Может, когда вы были молоды, дядь Борь, они и были в почете, но сейчас… Заводы закрываются. Кому они нужны, инженеры-то эти? О какой уверенности вы говорите — не понимаю.

Старик загадочно улыбнулся.

— Дворянин всегда мог уехать, Валюх. Образованные люди Европе требовались. Но с первой волной эмиграции страну покинули лишь ничтожества, в себе неуверенные и мало кому нужные, коли с пустой казной заявились. Оттого и сетования всяких эмигрантских мемуаристов — не всем местечка, мол, под западным солнцем хватило. Ну, а тот, пред кем Европа твоя дорожку бы красную сама выстелила, никуда не торопились. Они были уверены в своем завтра. Ну, а раз уверены, почто торопиться-то? С Европой в кармане можно и задержаться дома, воздухом Отчизны, так сказать, подольше подышать. А голодуха, что? Голод можно ерундой какой-нибудь забить. Пустота же головная, Валюх, — это диагноз! Определяется она просто: ежели зад голову перевешивает, стало быть… В общем, понимаешь.

Валька понял не все, но разговор его захватил.

— Ну, то дворяне. А инженеры? А инженеры что ж, дядь Борь? У меня друг у отца на заводе в КБ работал, конструктором. Так ща на рынке сигареты с лотка продает.

— Это ненадолго, Валюх. Придет время, и наш инженер в Европе твоей так в цене вырастет, что остальным лишь завидовать ему придется. А сейчас… Я тоже видел на рынке этих твоих инженеров с лотками. Ну, что тут сказать? Стыдно за страну, за себя стыдно… Но здесь уж ничего не поделаешь, — развел руками Борис Аркадьевич. — Скоро мы вообще забудем, как выглядит хороший инженер. Все уедут, Валюх. Все! Останется лишь… не знаю. Ты вот в своем техникуме на кого учишься?

Валька пожал плечами:

— На среднее техническое образование.

Борис Аркадьевич, хмыкнув, передразнил:

— На образование… А вот как узнал, что у нас «Сампошив» Васькин ликвидировался, так приуныл. Отчего так, Валюх? Я тебе скажу. Просто собственного будущего с этим своим образованием ты не видишь. Надеешься — куда-нибудь да и вынесет тебя жизня. А диплом техникума или института — так, бумажка… Типа пропуска на завод.

Валька неожиданно разозлился.

— Ну и пусть. А вы сами, что ж? Салон организовали, ремонт какой забацали, вывеску повесили… Фотоаппарат, вон… — кивнул он на закрепленный на треноге «Кэнон». — Это ведь была ваша мечта. Я прав, дядь Борь? Ну, а что в итоге? Ну, и будете вы теперь, как и раньше, фотки печатать… как раз на эти самые… — хмыкнул он, — на пропуска, о которых говорите.

Кранц вздохнул и покачал головой.

— Откуда знать тебе, вьюноша, что за мечта была у старика…

— Вижу вот, — с насмешкой ответил Валька.

— Ни шиша ты не видишь! — повысив голос, возразил ему Кранц. Но продолжил потом тише: — Думаешь, я простой фотограф? — усмехнулся он. — Нет, мой милый мальчик. Не так-то прост старик Кранц. Я не собираюсь сейчас рассказывать тебе свою биографию, хотя она довольно занятна. Но скажу, что с юных лет — вот с таких, пожалуй, сколько тебе сейчас, я ищу нечто… Даже не знаю, как это назвать. Ну, вот слышал ли ты, к примеру, что в древности существовали такие ученые, которых называли алхимиками?

— Конечно. Они еще это… философский камень искали.

— Правильно. Вот и я…

— Вы… алхимик? — удивленно спросил Валька старика.

— О, нет, — рассмеялся тот. — Но… Но, Валюх, собственными поисками философского, так сказать, камня я тоже занимался всю жизнь.

Валька смотрел на старика непонимающими глазами, думая, что тот сейчас выражается — как он любил это делать — в переносном смысле. А тот прямо с каким-то неожиданным вдохновеньем продолжал:

— Я научился воспроизводить худо-бедно любой печатный документ. Ты имел возможность убедиться в этом. Только, Валюх, «худо-бедно» — это нелестная, я бы даже сказал, позорная характеристика для плодов труда старого алхимика, с измальства ищущего свой философский камень. В том возрасте, в коем я тепереча нахожусь, мне следовало бы уже считаться даже не мастером своего дела, а виртуозом, маэстро! — как Николо Паганини со своей скрипкой… Понимаешь ли ты меня, Валюха?

Тот, надежно пряча улыбку, кивнул.

— Ну, а раз понимаешь, то знай, что первый отличительный признак мастера — наличие у него учеников. Или пускай даже одного ученика. Ведь это будет означать, что мастеру есть что передать потомкам, а раз так, то и жизнь свою он прожил не зря.