Вацлав Серошевский - Якутскіе Разсказы.

Тропой, вьющейся средь пожелтѣвшихъ травъ, пошелъ я лугомъ къ одному изъ обрывовъ.

Какъ некрасиво и понуро выглядѣлъ вблизи «Шайтанъ тумулъ» 2). Покатость, поросшая однообразнымъ грязно-зеленымъ мхомъ и листьями морошки, тянулась на западъ мягкими волнами, рѣдкій, тщедушный лѣсъ, растущій на ней, не украшалъ, а безобразилъ ее, торча здѣсь и тамъ голыми особняками, похожими на волоса, торчащіе на облысѣвшей головѣ. Тишина и мракъ надвигающейся осенней ночи покрыли уже подножье бора, и только кое-гдѣ вверху, на скривленной вѣтромъ верхушкѣ листвинницы, догоралъ забытый лучъ солнца.

Я постоялъ съ минуту, присматриваясь къ дикой мѣстности, куда въ эту пору не посмѣлъ-бы пуститься ни одинъ туземецъ. Глубокій покой царилъ въ ней: все тише шумѣли расколыхавшіяся волны, угасала заря, блеснувъ еще разъ сквозь рѣдкія заросли и освѣтивъ поверхность какихъ-то незнакомыхъ мнѣ водъ. Я пошелъ къ тѣмъ водамъ, гонимый тоской и любопытствомъ.

Дорога оказалась болѣе трудною, чѣмъ я ожидалъ; надо было ежеминутно прыгать и цѣпляться въ заросляхъ, обходить глубокіе узкіе родники, заваленные пнями деревьевъ, упавшихъ сотни лѣтъ тому назадъ, предательски скрывавшіеся подъ наросшими надъ ними мхами и травами, полные воды — ямы съ дномъ ледянымъ и слизкимъ. Здѣсь неосторожный путешественникъ могъ легко проломить себѣ затылокъ или сломать ногу. Часто встрѣчались ручьи съ тинистымъ, неопредѣленнымъ русломъ, низкими вязкими берегами, заваленными пнями и сучьями.

Разбросанный по лѣсу валежникъ, съ торчащими вверхъ корнями, покрытыми землей и иломъ, представлялъ въ сумеркахъ, когда все принимаетъ неясныя формы — причудливыя, удивительныя фигуры. Бѣлыя пятна ягеля свѣтились въ темнотѣ у ногъ этихъ чудовищъ, точно обрывки распавшагося савана, и усиливали дикость ихъ образовъ.

Ничего нѣтъ удивительнаго, что туземцамъ часто чудится, при свѣтѣ зари или при лунномъ сіяніи — блуждающая тѣнь высокаго «лѣсного чорта», или черный силуэтъ славянскаго стрѣлка «сятуна», пришедшаго съ полудня и вѣчно шатающагося вблизи якутскихъ юртъ, охотясь за ихъ скотомъ.

Горе тому околодку, гдѣ промелькнула его тѣнь: однимъ выстрѣломъ онъ убиваетъ по 50-ти, по 100 штукъ скота. Ужасно южное оружіе, особенно когда имъ владѣетъ дьяволъ.

Въ тотъ вечеръ, однако, я не встрѣтилъ ни одного изъ этихъ лѣсныхъ обитателей.

Не увидалъ я и «шайтана» — высохшаго трупа тунгуса. Когда-то ихъ часто здѣсь находили и отъ нихъ лѣсъ получилъ свое названіе. Сидѣли они обыкновенно гдѣ нибудь подъ деревомъ или подъ обрывомъ, высохшіе, мелкіе, уродливые, глядя на востокъ орбитами выклеванныхъ птицами глазъ. На колѣняхъ они держали деревянный лукъ или винтовку, у ногъ ихъ лежалъ топоръ со сломаннымъ топорищемъ, а у пояса, отдѣланнаго серебромъ и бусами, висѣлъ въ ножнахъ тоже изломанный ножъ. Оружіе ломалось съ тою цѣлью, чтобы умершій не могъ вредить живымъ. Сбоку лежали разбросанныя кости оленей, упряжь и небольшія тунгузкія сани. Никто никогда не осмѣливается присвоить себѣ что-либо изъ этихъ, довольно цѣнныхъ здѣсь вещей. Дерзкому грозитъ страшная кара: цѣлые дни блуждаетъ онъ, пока не возвратится на то самое мѣсто и не отдастъ присвоенное. Упорно возвращается онъ десятки, даже сотни разъ и все не можетъ выйти изъ заколдованнаго круга, пока не возстановитъ права разгнѣваннаго обладателя и не ублажитъ его дарами. Небезопасно дотрогиваться даже до какой-нибудь вещи, принадлежащей умершему: это можетъ вызвать «пургу», мятель, по меньшей мѣрѣ сильный вѣтеръ. Хотя доброжелательные туземцы совѣтовали мнѣ избѣгать встрѣчи съ «шайтаномъ», такъ какъ онъ шутить не любитъ, — со страху можно умереть на мѣстѣ, но я очень жалѣлъ въ тотъ вечеръ, что не повидался съ нимъ. За такое грѣшное желаніе я получилъ впослѣдствіи суровый урокъ.

Сумракъ сгустился, послѣдніе отблески зари уже угасли, когда измученный и оборванный, выбрался я, наконецъ, изъ зарослей «Шайтанъ-тумула». На небѣ царила ночь, мерцая милліардами звѣздъ.

Выйдя на открытое мѣсто, я увидѣлъ, что попалъ не туда, куда намѣревался, а тутъ еще, какъ на зло, бѣлый туманъ, повисшій надъ долиной, падалъ непроницаемой завѣсой передъ моимъ любопытнымъ взоромъ. Я могъ любоваться только игрою луннаго сіянія.

Видъ былъ въ самомъ дѣлѣ прекрасный хотя нѣсколько дикій и суровый. Клубы бѣлаго пара наполняли почти всю долину до самыхъ краевъ лѣса, верхушки котораго выглядывали изъ-за прозрачнаго покрова черныя, голыя, неподвижныя. Надъ ними тихо скользила луна. На минуту она заглянула въ глубь долины, расторгла заслонявшую ее воздушную преграду и обнаживши грудь спящаго подъ ней озера, коснулась его своимъ сребристымъ поцѣлуемъ.

Долго стоялъ я, всматриваясь и вслушиваясь. Глубокая тишина, покой, всегда господствующіе въ здѣшнихъ лѣсахъ, сознаніе, что на десятки верстъ вокругъ нѣтъ никого, кромѣ меня, въ этой пустынѣ, — пробудили тревогу и тоску въ душѣ. Чтобы разсѣять ихъ, я двинулся дальше. Время было подумать о возвращеніи, но это была не легкая задача: продираясь сквозь Шайтанъ-тумулъ, я потерялъ всякое понятіе о направленіи, по которому долженъ былъ возвращаться.

Наконецъ, я напалъ на какую-то маленькую тропку и рѣшилъ идти по ней, надѣясь, что она доведетъ меня до жилья. Сдѣлавши нѣсколько шаговъ, я убѣдился, что шелъ не тропой, а однимъ изъ слѣдовъ, оставленныхъ водой или вытоптанныхъ звѣрями. Чтобы оріентироваться, надо было вернуться къ тому мѣсту, гдѣ я передъ этимъ останавливался, такъ какъ только оттуда я могъ болѣе или менѣе опредѣлить дорогу черезъ лѣсъ на прямикъ, — но мѣсто это исчезло: ночь убрала его новыми тѣнями, мгла затянула его серебристой паутиной. Около часа ходилъ я, ища напрасно. Дѣйствительность исчезла, вмѣсто нея передо мной вставали фантастическіе лѣсные призраки.

Я зналъ людей, заблудившихся въ тайгѣ, которыхъ находили блѣдными, исхудалыми отъ страха предъ этими призраками, и возвращали ихъ домой полныхъ тревоги и безумія въ глазахъ! Несчастные блуждаютъ иной разъ вблизи своихъ домовъ, не видя ихъ, плачутъ и воютъ какъ звѣри, не будучи въ состояніи распознать странъ свѣта среди бѣлаго дня. По выздоровленіи, они утверждаютъ, что видѣли дьявола. Одна изъ причинъ такого состоянія, — это измученность вслѣдствіе вынужденной, напрасной, но напряженной ходьбы. Я сѣлъ на упавшее дерево, рѣшившись дождаться разсвѣта.

Вечеръ былъ холодный. Одежда моя была мокрая отъ тумана и дождя, притомъ она была слишкомъ легка для ночи въ лѣсу; вскорѣ сильный холодъ сталъ донимать меня. Попробовалъ я было развести огонь, да оказалось, что спички отсырѣли; одна, наконецъ, загорѣлась, но не могла разжечь мокрый хворостъ. Тогда, нарвавши побольше травы, я прикрылъ ею ноги, которыя больше всего терпѣли отъ холода, осмотрѣлъ ружье, прикрылъ капсули и дуло сухими пыжами и, опершись о дерево, пробовалъ заснуть.