Вацлав Серошевский - Якутскіе Разсказы.

— Ишь, накапалъ!.. ворчалъ сторожъ, соскребая съ полу капли воску. — Ему что? — транжиритъ изъ чужого кармана… Эхъ, народъ! народъ! и качая головой, и звеня ключами поспѣшилъ за выходящими.

И опять стало въ церкви пусто и тихо; только лучи солнца все такъ-же горѣли на позолотѣ и хрусталѣ, да висячіе подсвѣчники, сотрясенные во время обряда, тихо колыхались на своихъ позолоченныхъ цѣпяхъ.

Тарасъ размякъ и расчувствовался.

— Кончилось! повторялъ онъ, глядя на дѣтей влажными глазами.

Но что-то не всѣ веселы? Безпокойство и смущеніе не оставили Кехергеса, Тарасъ видѣлъ это. Чтобы успокоить и приласкать парня, старикъ подозвалъ его къ себѣ, далъ ему денегъ и велѣлъ идти въ кабакъ за водкой.

— Торопись-же и нагоняй насъ… уѣдемъ сейчасъ!.. Боченокъ возьми у цѣловальника, скажи, что отъ меня пришолъ; онъ мнѣ пріятель.

Въ кабакѣ было людно, шумно и, по обыкновенію, темно. На грубой кабацкой стойкѣ хоть и горѣла свѣча, но кривой подсвѣчникъ, въ которомъ она стояла и ея нагорѣвшій фитиль ясно свидѣтельствовали о равнодушіи посѣтителей къ свѣту. Не заботился о немъ и стоявшій тутъ-же якутъ, съ вялымъ сухощавымъ лицомъ. Этотъ, съ виду безучастный человѣкъ, видѣлъ все, не глядя, и, не слушая, слышалъ все что творилось въ его заведеніи.

Впрочемъ, свѣтло было настолько, что онъ могъ слѣдить за стоявшими передъ нимъ чашками и, всегда готовый наполнить ихъ, не пропускалъ удобнаго случая налить въ нихъ воды вмѣсто водки.

Несчастная сальная свѣчка трещала и шипѣла, тщетно воюя съ клубами табачнаго дыма и съ парами человѣческаго дыханія, окружавшими толпу.

Вспыхивающее пламя освѣщало временами лица гостей и чорныя, мѣстами покрытыя инеемъ и плѣсенью стѣны избы; потомъ снова все покрывалось сумракомъ. Здѣсь всегда было душно, пахло водкой и оленьими шкурами, изъ которыхъ состояла одежда большинства посѣтителей.

Кехергесъ подошелъ къ цѣловальнику и передалъ порученіе Тараса. Кабатчикъ кивнулъ головой въ знакъ согласія, крикнулъ на помощника, чтобы тотъ смотрѣлъ, а самъ, наклонясь подъ прилавокъ, сталъ цѣдить изъ стоявшаго тамъ боченка требуемую водку.

Кехергесъ пытливо разглядывалъ окружающихъ.

Какой-то тунгусъ, подвижной, сухощавый, неувѣренно подпрыгивая на тонкихъ ногахъ, разсказывалъ о замѣчательныхъ подвигахъ своего отца, объ его охотничьихъ приключеніяхъ, о «неразмѣнномъ» фунтѣ пороха, служившемъ ему 10 лѣтъ.

— Разъ случилось ему, говорилъ тунгусъ, — убить изъ винтовки однимъ выстрѣломъ и одной пулей — лося, медвѣдя, который подкарауливалъ этого лося, случайно набѣжавшую лисицу, 14 оленей, которые тутъ-же паслись, гуся сидѣвшего на горѣ надъ озеромъ… Ей-же Богу… утку, плывшую по этому озеру… ей-же Богу… пуля попала въ щуку, тамъ я ее и нашолъ… Хочешь: продамъ!

— Озеро на косогорѣ? Отецъ выслѣдилъ, а ты поймалъ? — Врешь, паре! вставилъ кто-то.

— Какъ не бываетъ!.. закричали многіе; больше всѣхъ, конечно, кричалъ тунгусъ.

Каждый не прочь былъ самъ разсказать исторію почище этой. Поднялся шумъ. Тунгусъ доказывалъ, что онъ оскорбленъ и что всѣ присутствующіе обязаны поставить ему бутылку водки, а если этого не сдѣлаютъ, то онъ, «шальной Пронька», выбьетъ кому нибудь зубы. Всѣ признали его правымъ, тѣмъ не менѣе никто не спѣшилъ удовлетворить его требованіе. Видя это, онъ пріумолкъ, но, немного погодя, снова заговорилъ, вынимая изъ ноженъ узкій и тонкій, какъ шило, ножъ.

— Вотъ ножъ моего отца! Не разъ онъ убивалъ имъ звѣря, быстрѣй чѣмъ бы вы успѣли проглотить кусокъ мяса. Я самъ какъ-то всадилъ его въ бокъ бѣжавшаго лося, и ножъ этотъ втянулъ меня въ самое брюхо звѣря. Я верстъ десять тащился, держась за его внутренности. Не думаю, чтобы въ цѣломъ свѣтѣ нашлась лучшая сталь. Смотрите! И взявъ ножъ за кончикъ лезвія, тунгусъ любезно протянулъ черенокъ слушателямъ.

— Сидѣлъ онъ и въ человѣческомъ мясѣ, небрежно добавилъ онъ. — Интересное оружіе переходило изъ рукъ въ руки. Когда оно вернулось къ своему владѣльцу, этотъ, размахивая сверкающимъ остріемъ ножа, поклялся, что не продастъ его ни за какія деньги, а развѣ подаритъ милому другу, который поставитъ ему штофъ водки. Цѣловальникъ предложилъ полштофа, но тунгусъ, окинувъ собраніе пьянымъ взоромъ, замѣтилъ Кехергеса, стоявшаго съ открытымъ ртомъ и боченкомъ подъ мышкой, и вскричалъ, обращаясь къ нему:

— Возьми!.. говорятъ тебѣ!

Съ непривычной ему ловкостью, парень выскочилъ за дверь.

Солнце зашло, начинало смеркаться. Кехергесъ быстро зашагалъ въ ту сторону, гдѣ, какъ ему казалось, онъ долженъ былъ найти Тараса. Онъ, конечно, не нашелъ его и остановился посреди засыпанной снѣгомъ впадины, гдѣ лѣтомъ стояло озерко и гдѣ зимой перекрещивались тропинки городка. Съ тревогой оглядывалъ онъ разбросанные кругомъ дома и направился къ одному изъ нихъ. Робость овладѣла имъ, онъ боязливо отворилъ дверь и вошелъ въ просторную избу, гдѣ въ камелькѣ пылалъ яркій огонь. Комната была пуста, только самоваръ, стоявшій въ углу на лавкѣ, свистѣлъ и шумѣлъ. Кехергесъ кашлянулъ, немного подождалъ, наконецъ рѣшился подойти къ перегородкѣ, въ скважины которой видны были мелькающія тѣни, слышны громкіе разговоры, смѣхъ и звуки музыки. Немного пріободрясь, онъ потянулъ дверь и просунулъ голову.

— Разъ! завопилъ козакъ, сидѣвшій противъ двери съ гармошкой въ рукахъ.

Танцующіе остановились и оглянулись.

Кехергесъ подался назадъ, но черезъ минуту опять просунулъ голову.

— Два! — Голова снова исчезла.

— Здѣсь остановился… началъ было парень.

— Три! перебилъ казакъ, и видя, что якутъ на этотъ разъ не прячетъ головы, крикнулъ: Давай деньги! Три рубля! Ты думаешь даромъ совать голову въ чужія двери?..

— Откуда я ихъ возьму?.. отвѣтилъ Кехергесъ и глупо улыбнулся.

— А, обманываешь! Хорошо! Ребята, берите его!

Развеселившаяся молодежь засвистала, захохотала, затопала ногами. Якутъ однимъ прыжкомъ очутился за дверями и пустился бѣжать. Не слыша за собой погони онъ остановился.

— Съ дороги! Прочь! кто-то крикнулъ, наѣзжая на него санями. Парень отскочилъ въ сторону и побрелъ по поясъ въ снѣгу, пока не увидѣлъ передъ собою церковь. Онъ присѣлъ на дорогѣ и сталъ разсматривать слѣды: не угадаетъ-ли, куда направились тѣ, что были съ нимъ здѣсь такъ недавно?

Но измятая множествомъ старыхъ и новыхъ слѣдовъ, — земля не отвѣтила ему. Дикарь вздохнулъ и поднялся угрюмый, вспоминая свою родную дѣвственную тайгу, гдѣ каждая сломанная вѣтка, каждый сорванный листочекъ или помятая травка подробно повѣдали-бы ему имя и направленіе путника.

Наступила ночь. Кругомъ смутно чернѣли силуэты домовъ, изъ низкихъ трубъ вырывалось пламя горѣвшихъ очаговъ, красныя окна блестѣли точно волчьи глаза. Якутъ ходилъ вокругъ домовъ, боясь заглянуть въ нихъ и дрожалъ отъ холода, голода и тревоги. Наконецъ онъ рѣшилъ искать тотъ дворъ гдѣ были привязаны ихъ кони… Но, едущая по задворкамъ, среди кустовъ и ямъ, онъ вмѣсто лошадей набрелъ на двухъ дѣвушекъ, которыя со смѣхомъ убѣжали отъ него, не обращая вниманія на его просьбы и распросы. Изъ избы вышелъ кто-то и посмотрѣлъ въ его сторону. Парень окончательно смутился, опять побрелъ на улицу и прислонившись къ забору сталъ ожидать въ уныломъ раздумьи.