Вацлав Серошевский - Якутскіе Разсказы.

Дѣвушка приносила съ собой веселье, шутки и пѣсни; а когда всѣ укладывались спать — поцѣлуи и ласки, въ тѣни развѣшанныхъ сѣтей, на постели изъ мягкихъ шкуръ. Когда имъ становилось душно въ тѣсной юртѣ, они убѣгали далеко въ поле, въ лѣсъ, прячась отъ крикливой толпы ребятъ.

— Утони! утони, Пенёкъ! говорила Аня, толкая его въ снѣжный сугробъ, — тогда ужъ навѣрное отецъ тебя выпоретъ.

Парень вырывался и пускался въ погоню за нею; проворная, ловкая дѣвушка измучитъ его прежде чѣмъ дастъ поцѣловать себя въ горячія губы.

Жизнь текла какъ сонъ, но и на ея ясномъ горизонтѣ Богъ допустилъ показаться тучкѣ. Не смотря на всѣ условія для безмятежнаго счастья, тревога зашевелилась въ сердцѣ парня.

Подъ наплывомъ ея, онъ однажды побѣжалъ далеко въ степь, гдѣ паслась его лошадь. Онъ попробовалъ схватить ее, но конь не узналъ своего хозяина и, поднявъ хвостъ, исчезъ вдали.

— Эхъ, навѣрное отецъ побьётъ!.. сказалъ Якутъ, смотря во слѣдъ коню и почесывая подбородокъ.

Вечеромъ онъ передалъ Анѣ свои опасенія, но вмѣсто сочувствія вызвалъ такую бурю, что смущенный замолчалъ.

— Поѣзжай, поѣзжай! пускай тебя опять везутъ въ городъ. Знай только что теперь ужъ не вѣнецъ, а цѣлую бочку надѣнутъ тебѣ на голову! и она окинула его испытующимъ, безпокойнымъ взглядомъ.

Долго не рѣшался Кехергесъ возобновить этотъ разговоръ.

Между тѣмъ туча надвигалась и росла.

— Что могутъ увезти въ городъ, это вѣрно; откликнулся онъ долго спустя, прерывая наконецъ, обычное молчанье за ужиномъ. — Но чтобы могли мнѣ поставить бочку на голову, это ты врёшь! прибавилъ онъ, глядя на возлюбленную.

— Такъ ты хочешь ѣхать? прошептала она.

Кехергесъ ничего не отвѣтилъ, но на другой-же день принялся розыскивать узду. Искалъ онъ ее и на третій, и на четвертый день; искалъ одинъ и при помощи Ани — напрасно!

Пораженный внезапной мыслью, онъ побѣжалъ за дѣвушкой.

— Аня, отдай узду, отдай сейчасъ!

Но дѣвушка уже сидѣла на саняхъ и кричала на собакъ, а умныя, послушныя животныя уносили ее съ быстротою вѣтра.

Кехергесу показалось, что она оглянулась и засмѣялась надъ нимъ.

Тогда онъ пересталъ говорить объ отъѣздѣ, но въ одно утро, оставивъ спавшую на постели дѣвушку, тайкомъ прокрался въ кладовую и взялъ спрятанную тамъ узду и положилъ къ себѣ въ шапку. Когда Аня уѣхала, онъ собрался пойти ловить коня, но увы, вмѣсто желѣза и ремней нашелъ въ шапкѣ только горсть рыбьей чешуи. Парень совсѣмъ разсердился и хотѣлъ уѣхать въ тотъ же вечеръ.

Долго просила его Аня, глядя ему въ глаза и обнимая его, прежде чѣмъ онъ согласился остаться еще на одинъ день.

— Богъ съ тобой, поѣзжай! говорила она, — я знаю что ты ужъ не вернешься.

Парень смягчился и остался еще на одинъ день, потомъ на другой, на третій и такъ, незамѣтно, пролетѣлъ цѣлый десятокъ дней. Наконецъ, до нихъ дошли слухи, что ищутъ безъ вѣсти пропавшаго парня, лѣтъ 23-хъ, высокаго, широкоплечаго, изъ улуса Кангаласъ, рода Есе, прозвищемъ Кехергесъ. Если-бы громъ грянулъ надъ головами шалуновъ, онъ не поразилъ-бы ихъ сильнѣе этой вѣсти. Парень надулся, палъ духомъ, но не трогался съ мѣста; послѣдняя возможность оправдаться исчезла для него — онъ уже не могъ солгать отцу, что все это время жилъ у Тараса. Онъ молчалъ и только со страхомъ посматривалъ на дверь; нѣсколько разъ ему казалось, что онъ слышитъ какой-то грозный шорохъ.

Разъ вечеромъ, когда всѣ они сидѣли вмѣстѣ, дверь широко распахнулась и нѣсколько человѣкъ вошло въ юрту.

Кехергесъ вскочилъ и остановился какъ вкопанный.

— Тятя, это она! съ отчаяньемъ воскликнутъ онъ, — она спрятала мою уздечку!.

Аня выступила немного впередъ.

— Ну, ну! Хорошо! сперва обогрѣюсь, заговорилъ коренастый съ просѣдью якутъ, развязалъ ремени платья и подошелъ къ огню.

— И какъ тебѣ не стыдно! обратился Тарасъ къ Аннѣ. — Если-бы твой отецъ былъ живъ, онъ бы тебя…

— Безпутная! Безпутная! крикнулъ отецъ Кехергеса.

Дѣвушка поблѣднѣла и выпрямилась.

— Не ругайтесь! гордо сказала она. — Не кормили вы меня и не одѣвали. Не господа вы мнѣ и не князья… а что сдѣлалъ-бы со мною отецъ, о томъ нечего говорить. Ты, Тарасъ, хоть и родственникъ мнѣ и старикъ, чего хочешь отъ меня? Что худого я ему сдѣлала? Вѣдь онъ не маленькій!.. хотя вы и богаты — не боюсь я васъ…

— Мы разскажемъ попу твои продѣлки, онъ тебя научитъ.

— Говорите! отвѣтила дѣвушка и презрительно взглянула на гостей. — А ты, Кехергесъ… обратилась она было къ парню, но пораженная — замолчала. Его уже не было.

Въ тотъ же моментъ стукнула дверь, за камелькомъ захрустѣли придавленныя дрова и кто-то оттуда неловко выскочилъ на дворъ.

— Лови! закричали гости и бросились догонять. Тарасъ взялъ узду и одежду Кехергеса.

Опустивъ голову, Аня съ минуту стояла передъ огнемъ, прислушиваясь къ долетавшему со двора крику. Когда голоса стихли и раздался топотъ удалявшихся лошадей, она съ отчаяньемъ крикнула, ломая руки:

— Мама, отняли Пенёка, отняли!

Приближалось лѣто, стало тепло, и мѣховая шапка Хабджія уже была совершенно лишней. Его жена – Керемесъ – шила ему шапку изъ лоскутковъ сукна, которые случайно попали въ ея шкатулку. Хабджій никогда въ жизни не носилъ такой шапки; въ жару онъ обыкновенно повязывалъ лобъ платкомъ. Поэтому неудивительно, что, почувствовавъ ее на своей круглой, гладко выстриженной головѣ, онъ долго оглядывалъ себя передъ осколкомъ зеркала, строя соотвѣтственныя этому украшенія мины.

– Настоящій русскій – вымолвилъ онъ, наконецъ, торжественно обращаясь къ стоящей тутъ же женѣ, а его бронзовое, плоское лицо засіяло отъ искренней, добродушной улыбки.

– Ну, иди – говорила Керемесъ, слегка ударяя его ладонью по широкой спинѣ. За это «настоящій русскій» обнялъ ее и, понюхавъ сначала по-якутски ея щеку, поцѣловалъ ее затѣмъ по-русски въ губы; при этомъ оба разсмѣялись во все горло.

– Когда же ты, наконецъ, пойдешь – кокетливо защищалась женщина, толкая мужа къ дверямъ.

Хабджій вздохнулъ, сдѣлался вдругъ серьезенъ, схватилъ приготовленныя уже рукавицы и «нахалку» изъ волосъ отъ комаровъ, небрежно трижды перекрестился и сталъ уходить.

– Смотри, долго не мѣшкай! Если застанешь князя, такъ принеси подарки! – просила Керемесъ, провожая его до воротъ.

Хабджій кивнулъ головой.

Она еще долго стоила на дворѣ, смотря вслѣдъ удаляющемуся мужу, а когда, онъ, наконецъ исчезъ за поворотомъ тропинки, она вздохнула и, тихо затянувъ пѣсенку, медленно вернулась въ юрту. Она не любила оставаться одна. Тишина пустого дома казалась ей невыносимой. Поэтому ей взгрустнулось, она замолкла, небрежно собирая разбросанные на лавкѣ лоскутки, нитки и другую мелочь.

– Какая тоска! Хоть бы Богъ ужъ скорѣе ребенка-то послалъ! Какъ она будетъ его лелѣять и любить, покрывать поцѣлуями! А вдругъ умру… – мелькнуло внезапно у нея въ головѣ; сколько женщинъ умираетъ при появленіи этихъ маленькихъ гостей изъ другого, лучезарнаго міра, котораго душа хоть и не помнитъ, а все-таки вѣчно тоскуетъ по немъ 18)Но вѣдь это грѣшно! Зачѣмъ же ей тосковать? Развѣ ей здѣсь не хорошо, не весело?.. Особенно лѣтомъ, когда вдоволь пищи, когда вокругъ тепло и ясно. Она взглянула въ открытыя двери, черезъ которыя ей улыбались залитыя солнцемъ окрестности. Развѣ не хороши эти тучи, это блѣдно-голубое родное небо, эта черная, сумрачная и вмѣстѣ съ тѣмъ милая, знакомая тайга?.. Какъ упоительно пахнутъ расцвѣтшія лиственницы лѣсовъ. Нѣтъ, хороша якутская земля, ихъ земля! А если говорятъ, что тамъ, на югѣ, есть лучшія страны, такъ навѣрное врутъ. Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ пріѣжаютъ сюда, къ нимъ?!