Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

На дальнемъ сѣверѣ есть глухія, таинственныя мѣста, о которыхъ туземцы говорятъ неохотно, на вопросы отвѣчаютъ уклончиво.

– Кто тамъ былъ? Туда развѣ вѣтеръ залетаетъ или перелетныя птицы садятся! Тамъ все вода! – говорятъ они.

Дѣйствительно, тамъ все вода. Тамъ царство озеръ.

Вездѣ мерцаютъ ихъ блѣдные, блестящіе лики, а надъ ними виситъ небо блѣдное отъ ихъ отраженій. Среди голубыхъ пространствъ причудливо вьются жилы болотистой, размокшей земли, кое-гдѣ выростаютъ лѣса и кустарники, рѣдкіе, точно ворсинки на щупальцахъ морскихъ чудовищъ. Только тамъ, гдѣ чуть подымаются небольшіе бугры, являются болѣе крупныя и здоровыя деревья. Кое-гдѣ небольшая рѣчушка соединяетъ два водоема и своимъ журчаніемъ нарушаетъ однообразіе стоячихъ водъ. Глазъ теряется въ жемчужныхъ, бѣлесыхъ даляхъ, гдѣ чернѣютъ слабо намѣченные темные острова, полуострова и сизые далекіе мысы тщедушныхъ береговъ.

Страна эта – владѣніе безпредѣльной печали.

Печаль эту создаетъ, конечно, не обиліе воды, а характеръ ея береговъ. Воды тамошнія поражаютъ не въ бурю, когда ходятъ по нимъ крупныя волны, не въ ясные дни, когда ихъ тихо уснувшія зеркала нѣжно ласкаетъ солнце, и онѣ жадно слѣдятъ за бѣгущими надъ ними облаками; не въ лунную ночь, когда свѣтъ мѣсяца кладетъ на нихъ дрожащую дорожку, и тысячи звѣздъ проникаютъ лучами въ ихъ черную глубь, – воды здѣшнія больше всего трогаютъ своимъ видомъ въ обычные, сѣрые, слегка вѣтренные дни, когда, разбитыя на мелкую рябь, онѣ съ мягкимъ шумомъ ласкаютъ окружающія ихъ противныя болота. Нѣтъ у нихъ красивыхъ береговъ, нѣтъ утесовъ, обрывовъ, нѣтъ скалъ и гранитовъ. И онѣ кажутся благодарными даже этимъ окружающимъ ихъ отбросамъ земли, словно понимаютъ, – что еслибъ ихъ не стало, лазоревые водоемы опорожнились бы, потекли бы въ океанъ, для всѣхъ одинаково горькій и равнодушный. И онѣ жмутся къ болотамъ, вбирая ихъ муть, плещутся въ грязныхъ, измятыхъ мхахъ. Мертвенно-сѣрая гладь водъ ничего тогда не отражаетъ. Сѣть некрасивыхъ морщинъ и ржавой пѣны плыветъ по нимъ съ вѣтромъ, и только въ говорѣ волнъ слышится безутѣшная грусть.

Такъ живутъ тамошнія, озера.

Зимою все умираетъ, все исчезаетъ подъ толстыми покровами льда и снѣга; все превращается въ молчаливую, бѣломраморную усыпальницу, накрытую студенымъ небомъ. Рѣдкіе, заиндевѣлые лѣса точно паутина чуть отмѣчаютъ на снѣгахъ свой кружевной узоръ; густой, неподвижный воздухъ давитъ все съ силой крѣпкаго хрусталя. Солнце всходитъ безъ блеска и сейчасъ же закатывается. Длинныя ночи, – внизу мрачныя и туманныя, вверху сіяютъ – фосфорическимъ блескомъ. Эти ночи царятъ тогда надъ землею. Ничто не нарушаетъ глубокой тишины. Развѣ гулъ трескающейся отъ холода почвы, подобно грому, прокатится судорожно по окрестностямъ, – и больше ни звука. Тихо. Слышно, какъ шелестятъ летящія къ землѣ звѣздочки инея, и холодно, – такъ холодно, что путникъ почти радъ безлюдію, радъ, что никто кромѣ него не страдаетъ отъ этой невыносимой стужи.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во второй половинѣ зимы, необычное для этой мѣстности явленіе нарушило спокойствіе пустыни. Нарта, запряженная парой оленей, и два человѣка, сплошь зашитые въ мѣха, пробирались съ большимъ скрипомъ и сопѣніемъ по обледенѣлому пространству. Люди вязли нерѣдко по колѣни въ сугробахъ снѣга, паръ ихъ дыханія съ шипѣніемъ вылеталъ изъ-подъ мѣховыхъ капоровъ. Онъ соединялся съ паромъ, окружающимъ вспотѣвшихъ оленей, и образовалъ кругомъ каравана бѣлое облако, которое осѣдало въ видѣ чешуекъ снѣга на одеждѣ и упряжи, таяло за ними въ воздухѣ, подобно струямъ бѣлаго дыма. Мужчина шелъ впереди съ возжей въ рукахъ, упираясь въ снѣгъ длиннымъ, какъ посохъ, прутомъ. По временамъ онъ внимательно осматривалъ лѣсъ или вглядывался въ даль, гдѣ бѣлизна озеръ сливалась съ блѣднымъ небомъ. Женщина плелась за нимъ, не обращая ни на что вниманія. Ошейникъ изъ бѣличьихъ хвостовъ совершенно закрывалъ ей глаза и лицо. Она руководилась въ движеніяхъ исключительно слухомъ, рѣзкими звуками движущейся впереди ея нарты. Когда вдругъ олени остановились, она немедленно сдернула мѣховое покрывало и взглянула вопросительно на провожатаго. Свернутые въ сторону олени стояли поперегъ дороги. Вожатый съ открытымъ лицомъ, красный и испуганный, указывалъ прутомъ на прогалину въ кустахъ.

– Прошелъ… Видишь?! – шепталъ онъ.

Женщина поспѣшно вытерла ладонью обледенѣлыя рѣсницы.

На снѣгу тутъ же впереди былъ протоптанъ человѣческій слѣдъ. Онъ шелъ изъ лѣсу и направлялся тропой, которой ѣхали они.

– Должно быть уже близко! Подожди, крикну! – замѣтилъ мужчина и сталъ хрипло голосить:

– Аху!.. ху… гуу!

Женщина, нѣсколько погодя, присоединила къ его зову свой слабый голосъ. Оба путника принадлежали къ мѣстному якутскому племени.

– Уху!.. ху!.. Гууу!..

Послѣ нѣсколькихъ возгласовъ они умолкли и прислушались. Но въ неподвижномъ воздухѣ, въ которомъ только что голоса ихъ гудѣли подобно набату, царила тяжелая тишина.

– Должно быть не здѣсь!.. Или, можетъ быть, померли!? – сказалъ мужчина.

– Нѣтъ, Петручанъ! Они долго живутъ!.. – отвѣтила дрожащимъ голосомъ женщина. – Поѣзжай дальше!

Петручанъ подозрительно взглянулъ на дорогу и заколебался, затѣмъ схватилъ оленей и повелъ, стараясь держаться возможно дальше отъ таинственныхъ слѣдовъ. Женщина уже не закрывала лица, хотя жестокій морозъ больно щипалъ ей щеки, лобъ и носъ. Ея черные тусклые глаза грустно глядѣли на слѣды, возбуждающіе такой ужасъ въ ея товарищѣ. Сердце ея билось учащенно, спертое, неровное дыханіе мѣшало итти.

– Господи!.. Даже этотъ уродъ боится!..

Они прошли еще нѣсколько сотъ шаговъ. Опять Петручанъ остановилъ оленей. На этотъ разъ онъ сдѣлалъ это до того стремительно, что животныя задними ногами повскакивали на тальниковыя облучки нартъ. Самъ якутъ высоко подпрыгнулъ, поднялъ вверхъ руки, поджалъ колѣни, какъ будто порывался улетѣть немедленно отъ замѣченнаго на дорогѣ предмета. Мѣховое покрывало его капора совсѣмъ отстегнулось, и изъ мѣховой оторочки выглянуло противное лицо – плоское, прыщеватое, съ провалившимся носомъ и маленькими гноящимися глазками. Якутъ былъ смертельно блѣденъ, крупныя капли пота выступили на его верхней губѣ.

– Анка!.. Смотри… Видѣла?!. Кровь… – шепталъ онъ упавшимъ голосомъ. – Нѣтъ, дальше не поѣду! Ни за что не поѣду… Пусть лопнутъ глаза мои, если поѣду… Кровь…

Дѣйствительно, тотъ, кто до нихъ прошелъ здѣсь, истекалъ кровью. Она образовала вдоль слѣдовъ ровную нить большихъ и мелкихъ алыхъ крапинокъ съ желтымъ ободкомъ. Анка съ ужасомъ глядѣла на эти знаки страданія.