Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

– Анка… иди сюда! – звала она. – Парень или дѣвка? Парень!.. Хорошо. На кого похожъ, ты замѣтила? Понеси, покажи ему! Ему теперь даже не любопытно… Бѣдныя мы, женщины, Анка! Вездѣ тоже!.. Нѣтъ угла, гдѣ бы спрятаться могли мы предъ судьбой!.. Что же онъ молчитъ, Анка? Не взглянетъ даже!.. Ты теперь у него, молодая, свѣжая… Будешь для него работать и страдать… Не вѣрь ему, Анка! Не вѣрь никому… Себѣ только вѣрь, потому, по правдѣ, себѣ только человѣкъ хорошо желаетъ… Былъ у меня любимый мужъ… Взялъ меня изъ дому молоденькую, холеную… Работала я ради него, изъ кожи лѣзла, старалась, любила… Дѣтей у насъ не было… Чѣмъ же я виновата? Богъ не давалъ! А вотъ онъ возненавидѣлъ меня за это… Останусь, – говоритъ, – черезъ тебя точно обгорѣлый столбъ, точно пень безъ вѣтвей… Потухнетъ огонь мой, опустѣетъ земля моя!.. Развѣ я была виновата?! Вѣдь Богъ не давалъ… Возненавидѣлъ онъ меня… Нашелъ себѣ другую, а меня сталъ бить, мучить, морить голодомъ… Когда я не умерла, онъ отвезъ меня сюда, въ этотъ живой гробъ, откуда никто не возвращается къ жизни… Вѣдь онъ могъ меня просто прогнать, да боялся, что я потребую у него свой скотъ, что родные заступятся за меня, и ему не позволятъ вторично жениться… вотъ и вывезъ сюда, откуда никто не возвращается…

Она горько и долго плакала.

– Дай младенца! Ты уже его спеленала? – спросила она, наконецъ, немного успокоившись.

– Сейчасъ дамъ его тебѣ, только раньше брошу на огонь жертву. Мы не ждали, что это случится сегодня ночью и не приготовили ничего. Теченіе, сходи, дружище, въ амбаръ, принеси лучшую рыбу, – нужно поблагодарить за новое дыханіе… Да захвати по пути мой турсучекъ, остался тамъ еще кусочекъ масла… спрятала я его для тебя, Мергень…

Теченіе почесалъ затылокъ.

– По правдѣ, такъ долженъ бы итти Грегоре́й! – проворчалъ онъ, но надѣлъ обутки и вышелъ въ сѣни. Слышно было, какъ онъ тамъ возился въ темнотѣ, стучалъ дверьми и посудой. Наконецъ, вернулся, окруженный облакомъ морознаго тумана.

– Ухъ! Какая стужа!.. Холодъ… Снѣгъ валитъ!.. Непогода мететъ, чьи-то грѣхи заметаетъ!

– Почтенный рыжебородый Старикъ, Господинъ Нашъ Огонь – очагъ! Покровитель скота! Воспитатель и защита дѣтей нашихъ… прійми ласковымъ сердцемъ нашу убогую чистосердечную жертву и въ будущемъ не оставь насъ милостью своей, дари, посылай намъ скотъ многій и пестрый, мохнатыхъ жеребятъ, мальчиковъ тугопальцыхъ, способныхъ натягивать лукъ, и румяныхъ дѣвушекъ съ молочными грудями… – молилась Анка, бросая въ огонь куски жирной рыбы.

– Любитъ старикъ! Охъ любитъ! – замѣтилъ Теченіе, благодушно кивая головою на сгорающую съ шипѣніемъ жертву.

– Всю рыбу вы ему отдали… всю рыбу… – проговорилъ жалобно Салбанъ, но жена быстро заткнула ему ротъ обернутой въ тряпки рукою.

– Не грѣши, не болтай зря!

– Зачѣмъ намъ косматые жеребята, пестрый скотъ?.. Что бы мы съ ними подѣлали? Гробъ бы намъ слѣдовало просить, доски на гробъ… Вотъ это я понимаю, а рыбу съѣсть бы слѣдовало… – не унимался сердитый старикъ.

Анка, между тѣмъ, растопила масло въ крошечной кострюлечкѣ, вылила его на блюдечко и поднесла къ губамъ Мергень, лежавшей въ полузабытьи.

– На, пей, женщина!

Больная, не открывая глазъ, стала жадно глотать возбуждающій, ароматный напитокъ. Затѣмъ подняла вѣки и вперила удивленный взоръ въ Анку.

– Уйди!.. Зачѣмъ?!. Говорю тебѣ, уйди!.. – проговорила она глухо и оттолкнула ея руку вмѣстѣ съ блюдечкомъ.

Анка взяла младенца и ушла отъ нея. Однако, она не вернулась къ мужу, который неподвижно лежалъ на своей постели и спалъ или притворялся, что спитъ. Она усѣлась на пустой скамьѣ. Дитя безпокойно двигалось на ея колѣняхъ, она сквозь слезы глядѣла на пустую, темную внутренность юрты, на постели кругомъ подъ стѣнами, гдѣ въ полуснѣ чуть двигались и стонали живые мертвецы…

– Современемъ и я стану такой… Господи, пожалѣй меня грѣшную, дай скорую безболѣзненную смерть!..

Мысль, что ей некуда отсюда уйти, что міръ навсегда закрытъ для нея, что она вѣчная раба этихъ людей, казалась ей просто чудовищной. Мужество покидало ее, воля слабѣла подобно тому, какъ гнется подъ напоромъ вѣтра истлѣвшее внутри дерево. Не лучше ли умереть сейчасъ, раздумывала она, забывая доводы, которые приводила Грегоре́ю. Она вѣдь никому не нужна! Только мѣшаетъ… другимъ!..

Она уже съ меньшимъ отвращеніемъ вспоминала безносаго Петручана, который любилъ ее и былъ совершенно одинокъ!.. Ей казалось, что она ошиблась въ выборѣ… Горькія слезы потекли у нея ручьемъ изъ глазъ.

– Господи, за что ты такъ наказываешь меня?

Плачъ облегчилъ ее; она ослабѣла и вздремнула.

Но она все не могла подойти къ мужу и просидѣла всю ночь въ тревожной дремотѣ.

Дневной свѣтъ заглянулъ внутрь юрты сквозь ледяныя окна и озарилъ сѣрымъ, мертвеннымъ свѣтомъ грязный полъ съ лужами грязной воды и скамьи, прикрытыя рваными лохмотьями. Анка уже ничего не видѣла, не слышала шума мятели, врывающейся сквозь отверстіе камина, не замѣчала стоновъ просыпающихся товарищей, не вняла даже зову Грегоре́я, который надумался, наконецъ, и сталъ просить ее вернуться. Она сладко спала съ младенцемъ на колѣняхъ; нѣжная улыбка свѣтилась на ея мѣдномъ лицѣ, хотя слезы все еще дрожали на длинныхъ рѣсницахъ.

– Слышишь, старуха?… Сегодня ночью у меня отвалились два послѣдніе пальца. Будешь меня теперь кормить точно малаго ребенка… – стоналъ Салбанъ.

– Ну, такъ что-жъ? Буду!.. Развѣ я не дѣлала этого до сихъ поръ? Твои пальцы не велика потеря… чуть висѣли! Не тужи, старина, – утѣшала его Кутуяхсытъ.

– И то правда! А все-таки жалко… Досадно какъ-то смотрѣть, что они валяются на землѣ… Брось ихъ старуха въ огонь…

– Угару надѣлаете да и огонь оскверните… Не шутите съ огнемъ… – проворчалъ Грегоре́й.

– О руки мои, руки сильные – прощайте! Теперь я ужъ совсѣмъ какъ пень, опаленный молніей! Помнишь, Кутуяхсытъ, какъ мы косили сѣно, бывало, на нашемъ островѣ? Кто бы тогда подумалъ, что я умру здѣсь? Мой прокосъ былъ самый широкій въ окрестности. Помнишь, старуха… Сосѣди приходили къ намъ, разсказывали новости… Затѣмъ пришла ночь кромѣшная, и окружила насъ, и не прекратилась, не просвѣтила ни-ни… Двѣ дочери было, двухъ сыновей мы воспитали, а развѣ знаемъ, что съ ними… Сначала они ходили… Хотя издали глаза наши видѣли ихъ… Теперь, давно уже, никто не ходитъ, и мы не знаемъ даже, живутъ ли они, размножаются или погибаютъ… Пусть ихъ!..

– Не проклинай, старикъ! – удержала его Кутуяхсытъ.

– Если по человѣчески ѣсть, такъ ѣды осталось на два дня, а если не по человѣчески ѣсть, такъ не знаю… Одинъ Богъ знаетъ… – торжественно проговорилъ Теченіе, являясь на порогѣ юрты съ посудой въ рукахъ. Анка шла сзади за нимъ.