Вацлав Серошевский - Якутскіе Разсказы.

Сельтичанъ отдалъ сыну поводья, вошелъ въ кругъ и, поздоровавшись со всѣми пожатіемъ руки, сѣлъ около по-якутски одѣтаго князя. Тотъ торопливо уступилъ ему мѣсто. Затѣмъ старикъ вынулъ изъ кисета маленькую китайскую трубочку и медленно набилъ ее табакомъ.

Толпа притихла и опять разсѣлась кругомъ.

— Моръ перебрался за хребетъ два мѣсяца тому назадъ… началъ спокойно и серьезно старикъ. Мемель испуганные разбѣжались. Они направились къ морю, но пойдутъ другимъ путемъ, минуя мѣста гибели. Сюда нечего ихъ ждать. А мой обозъ будетъ къ вечеру…

— О, Сельтичанъ, кто сомнѣвался, что ты придешь. Ты умный, ты смѣлый, ты, мы знаемъ, ничего не боишься… повторялъ нараспѣвъ князь, протягивая руку къ дымящейся трубочкѣ сосѣда. Тѣнь промелькнула по лицу старика.

— Никто не уйдетъ передъ судьбой… холодно отвѣтилъ онъ.

— Успѣхъ твой — удѣлъ твой, о Сельтичанъ! Богъ любитъ тебя… Развѣ не правда? развѣ кругомъ не гибнутъ стада, а у тебя палъ хотя-бы маленькій сосунчикъ?..

Опять тѣнь промелькнула по лицу старика.

«Богъ любитъ тебя, Сельтичанъ!» повторялъ, вздыхая, князь.

— Богъ любитъ меня, потому что блюду старинные обычаи. — Добро мое не отъ слезъ человѣческихъ, а отъ горъ, отъ камней, отъ лѣсу и воды… отвѣтилъ сухо старикъ.

— Истинно! И рука твоя всегда была щедрая… подхватили присутствующіе. Въ дни гибели ты поддерживалъ народъ свой! Ты надѣлялъ лишенныхъ завтрашняго дня…

— Кому-же помогать, если не тебѣ? Что могу дать, напримѣръ, я, имѣющій товары и должниковъ? Долги подарю-ли я въ этотъ тяжелый годъ? Чтожъ, я не прочь… вѣдь и я тунгусъ!.. А только кого накормятъ кислые долги? Они, думаю, не родятъ оленей!.. — вставилъ, хихикая, князь.

— Это правда: погибнемъ безъ тебя, Сельтичанъ!.. У кого возьмемъ? У кого есть стада многочисленнѣе твоихъ? У кого сердце лучше? Чей родъ изстари знаменитый и богатый? Чьи сыновья — стрѣлки, удачливые промышленники? Чьи дочери растутъ, привлекая глаза нашихъ юношей?.. Развѣ ты не первый изъ насъ? Кто не страдалъ? Кто не боялся? Кто никогда не лгалъ, не обманывалъ, какъ мы, ползающіе передъ судьбою? Это ты, Сельтичанъ, и куда обратимся, если ты не пожалѣешь насъ… неслось наперерывъ отовсюду.

— Богъ свидѣтель: подѣлюсь съ вами! — За тѣмъ и прихожу сюда… отвѣтилъ въ волненіи старикъ.

— Тумара!.. Тумара!!. кричалъ между тѣмъ князь, разыскивая разсказчика, ты продолжай! Увидишь, Сельтичанъ, что будетъ дальше…

Опять воцарилась тишина. Тумара, сидящій въ первомъ кругу вѣчующихъ, правой рукой провелъ по правому уху и, помолчавъ, началъ:

— Я сказалъ, какъ лишенные оленей, навьючивъ на собственныя спины добро и дѣтей, мы повернули къ долинамъ. Дѣти хворали отъ гнилого мяса и вскорѣ умерли. Мы сами тоже отъ этой пищи ослабѣли. Но, въ то время, что можетъ найти охотникъ въ гольцахъ?.

— Правда!..

— Вскорѣ совсѣмъ пищи не стало. Съѣли мы всѣ наши запасы, съѣли кожанные мѣшки, старые ремни, засаленные передники женщинъ. Не осталось ни крошки, содержащей сокъ. Мы, блуждающіе въ горахъ, развѣ незнакомы съ голодомъ? А развѣ среди промышленниковъ Тумара былъ послѣднимъ?

— Онъ былъ первымъ! — согласились слушатели.

— «Но тутъ случилось другое… Было насъ много, а осталось насъ четверо: я, жена, сынъ да дѣвка. Мы шли, жаждущіе человѣческаго лица… Всюду въ извѣстныхъ мѣстахъ, въ старинныхъ стойбищахъ побывали мы и всюду находили остывшіе камни огней… Люди разбѣжались, гонимые опасеніемъ. Мы, дальше уходя, еще больше удалились отъ нихъ… Когда, спускаясь съ горнаго перевала, убѣждались мы, что жерди далекихъ палатокъ не одѣты кожей — силы покидали насъ… И все-таки мы шли, — искали: неохота человѣку прекратить теплое дыханіе, умереть въ снѣгахъ, не сказавъ никому про судьбу. Разгребая влажную золу холодныхъ костровъ, роясь въ сметьѣ и отбросахъ стойбищъ, мы отыскивали крохи пищи. Сгрызая недоѣденныя собаками кости, мы разжигали голодъ. Наконецъ, пришло время, когда мы не могли видѣть вблизи тѣлъ собственныхъ дѣтей, полныхъ крови, и не дрожать. «Тумара, пусть умретъ дѣвка для сохраненія родителей!» сказала наконецъ жена. Жалко было ребенка, онъ глядѣлъ на насъ, не понимая. «Тальо», говоритъ ей мать, «по стариннымъ обычаямъ, дочь умираетъ, когда гибнетъ родъ!..»

— Правильно! согласились слушатели.

— Выйди Тальо изъ палатки умыться въ снѣгахъ и взглянуть передъ смертью на міръ божій!..» Дѣвка поняла и отпрыгнула прочь, но ее удержали. Тогда стала просить съ плачемъ: «Подождите до вечера: можетъ быть богъ пошлетъ добычу… Я хочу жить… я боюсь!..» И мы ждали, наблюдая. Часто выходила дѣвочка за двери и, прикрывши глаза ладонью осматривала лѣсъ, а всякий разъ вмѣстѣ съ нею выходила мать, спрятавъ въ рукавѣ ножъ… Уже темнѣло. Часто выходила дѣвочка и все дольше стояла у порога, а я лежалъ въ тѣни, выжидая. Вдругъ слышу снаружи крикъ и сердце прыгнуло мнѣ въ глотку. Входитъ жена, качаясь, точно пьяная, съ ножомъ въ рукахъ… «Убила?» «Нѣтъ, Тумара, богъ милостивъ», говоритъ, «звѣрь идетъ лѣсомъ на двойной отсюда выстрѣлъ!» Я зажалъ ей ротъ, чтобы плакать не смѣла, и съ сыномъ выскочилъ за двери. Передъ палаткой сидѣла на землѣ дѣвка, протягивая впередъ руки, а недалеко въ лѣсу, правда, стоялъ звѣрь…

— Стоялъ звѣрь… повторила толпа.

— Развѣ для промышленника трудно убить занятаго ѣдой звѣря? Но члены мои высохли отъ голода, но жилы мои ослабѣли отъ мученій и, скрадывая добычу, я чуть держалъ ружье въ трясущихся костяхъ. Когда пораженный пулей звѣрь прыгнулъ въ кусты, мы бросились за нимъ, точно волки… И вотъ: богъ помогъ — остались въ живыхъ, чтобы завтра умереть…

Тумара умолкъ, повѣсилъ голову и опять правою рукою погладилъ правое ухо. Окружающіе молчали. И казалось имъ, что слышатъ они въ этотъ мигъ напряженнаго вниманія плескъ каждой отдѣльной волны въ рѣкѣ, стукъ каждой отдѣльной вѣтки въ колеблемомъ вѣтромъ лѣсу. Вдругъ среди этихъ однообразныхъ звуковъ пронесся звукъ отличный, заставившій всѣ лица просіять. Всѣ повернули головы туда, откуда онъ прилетѣлъ.

Міорэ, молодой сынъ Сельтичана, нагнулся къ отцу и шепнулъ:

— Отецъ, наши идутъ!..

— Да — идутъ!..

Дѣйствительно: это шелъ обозъ.

Старики остались на мѣстѣ, но молодежь мало-помалу покинула кругъ и собралась на краю рощи, откуда лучше былъ видѣнъ отрядъ, уже появившійся въ скалистыхъ воротахъ долины.

Впереди, верхомъ на темно-рыжемъ оленѣ, ѣхала молодая дѣвушка. Ея богато украшенное серебромъ платье указывало, что она холена и любима въ семьѣ. Въ рукахъ держала она «копье — пальму»; распущенные волоса ея сдерживала на головѣ вышитая цвѣтными бусами и корольками діадема. Она очищала путь каравану, обрубая среди нависшихъ надъ тропою вѣтвей и сучковъ тѣ, которые могли задѣть за вьюки или платье ѣдущихъ. Когда она подымала оружье, лучи солнца зажигали на его лезвіи пламенный отблескъ, который точно блуждающій огонекъ, носился нѣкоторое время надъ ея головою, плавалъ съ боку рядомъ съ серебряными украшеніями, покрывающими ея грудь, пока брошенный умѣлой рукой не потухалъ въ зелени кустовъ.