Любен Каравелов - Повести и рассказы

Хотите, я открою вам еще одну тайну? Я хотел бы стать двадцатилетним юношей и увидеть во сне, о чем мечтают длинноволосые божьи создания… Удивительное дело! Вы видите, что мои желания совершенно безобидны и природа нисколько не пострадала бы, исполнив их… Но… но, увы! Молодость не возвращается, дорогие мои читатели, и мечты стареют, как мы сами. Было время, когда мои волосы были еще черными, лицо белым и румяным, а глаза блестели, как две звезды… Тогда случалось… Но все проходит… остаются одни только голые воспоминания, не только не радующие, а убивающие в нас и то счастье, которое мы имели, хотя бы общипанное со всех сторон…

Однако махнем на все это рукой и войдем в садик Пенки, полный всяких цветов. Я люблю эти девичьи садики, существующие только у тех народов, которые сохранили свою невинность, «не вкусили от европейского древа познания добра и зла» и остались до поры до времени молоды и чисты. В Болгарии эти садики представляют собой настоящие храмы девственности, где молятся невинности, преклоняя колена перед святой природой. Храм Пенки был прекрасен, как и его жрица. Я смело сравню эту жрицу с пионом, распустившимся на утренней заре и украшенным несколькими чистыми каплями алмазной росы. Но давайте войдем!.. Пенка ходит между клумбами, с искренней любовью оглядывая каждый цветок, нежно вздыхает, видимо в упоении поднимает свои ясные глазки к небу, что-то шепчет, кладет руку на грудь… Но смотрите, смотрите! Вот она увидела побег невинного амаранта, вырвала его, топчет своей маленькой ножкой и снова вздыхает. По всему видно, что в сердце ее уже началась борьба человеческих страстей, которая называется жизнью, — борьба любви и ненависти… Смотрите, смотрите! Она что-то шепчет, обращает взор к калитке, еще раз вздыхает, срывает цветок герани, нюхает его… Что же она шепчет? Давайте послушаем!

— И зачем только при помолвке сватам герань раздают? Весь садик мой разорят. У Недялчевой бабушки даже цыгане в сад вошли, как будто не могли снаружи играть. А у Николчевой ничего лучше не придумали, как хоровод в саду водить, — все цветы потоптали… Стоян любит герань. Третьего дня, я видела, у него в руках герань была… Мама папе толкует, чтобы меня за Стояна выдать. Я слышала, за окном стояла. «Парень хороший», — говорит. А она в ответ: «Я знаю, что хороший; чего лучше!»

О чем Пенка собиралась шептать дальше, я не знаю, так как пошел навстречу матери Стояна, которая явилась в дом Петра, вся разубранная и разряженная, держа в руках что-то, завернутое в красный платок, — что именно, не могу сказать. Прощайте, ухожу.

Войдя и получив приглашение сесть, мать Стояна долго молчала, хоть и не принадлежала к числу тех, кто любит это занятие. Молчали и гостеприимные хозяева, несмотря на то, что бай Петр тоже был не из бессловесных… После десятиминутного молчания мать Стояна, поглядев в потолок и собравшись с духом, промолвила:

— Вам жарко? Я вся мокрая.

— Жарко, — ответил бай Петр.

— Как детки себя чувствуют? — продолжала мать Стояна.

— Спасибо, здоровы, — ответила Петровица. — А ваш Стоян как?

Последний вопрос был задан для того, чтобы развязать сватье язык и помочь ей объясниться.

— Хорошо. Нынешний год господь дал ему заработать. Пора, пора мне женить его, Петровица. Я к вам — просить вашу Пенку.

Это сообщение нисколько не удивило Петра с Петровицей, так как они давно ждали желанную сваху и собирались ответить ей согласием.

Через несколько часов в доме Петра появился сам Стоян. Он пришел переговорить со своими будущими родителями. Они приняли его ласково и благословили жениха с невестой.

В доме Стояна собрались несколько парней — пожелать ему счастья и пропустить по чарке водки. В комнате было весело, шумно — по случаю торжества и еще потому, что водка сама имела привкус английских капель.

— Чудную девушку за себя берешь, — сказал Никола Глухой, с наслаждением рассматривая полную чару, как будто в ней заключалось все его счастье.

— И родители у нее хорошие, — пробормотал Стойко Тахта, намеревавшийся стать чорбаджией, векилом или по крайней мере камзамалом [98] Камзамал — сборщик податей (турецк.) . и поэтому вынужденный хвалить сильных мира сего и критиковать слабых.

— А когда свадьба? — спросил Иван Локма, имевший привычку поминутно моргать без всякого повода. — Ты поторопись, а то я через месяц уйду из города, работы искать.

— Откладывать не буду, — ответил Стоян. — Только вот съезжу на этой неделе в Филибе купить кое-что… Кто-нибудь из вас поедет со мной?

— Я поеду, — сказал Локма. — В Казанлыке никак работы не найду… Ты когда едешь?

— Завтра, — ответил Стоян и предложил выпить по третьей.

— Хватит, хватит, — раздались голоса, принадлежавшие главным любителям выпить. — Двух довольно. Надо еще кое к кому зайти.

— Водка хорошая, — возразил Стоян и стал наливать.

Компания умолкла, приготовившись облобызаться еще раз с утешительницей рода человеческого, и к обеденной поре, когда каждый гость почувствовал потребность в более существенном питании, дивная утешительница имела счастье омочить уста присутствующих в восьмой раз, после чего общество пришло к окончательному выводу, что свадьба будет замечательная и Стоян не должен терять времени, так как умные люди куют железо пока горячо. Стоян согласился и на другой день с утра приготовился к поездке в Пловдив. Тут к нему пришли бай Петр с Петровицей.

— Ты, Стоянчо, зайди к Праскалу, передай ему от меня поклон и позови его на свадьбу. Он мне — большой друг… Я люблю богатых, почтенных людей, — сказал бай Петр, перебирая четки.

— Ты, Стоянчо, не трать много, — сказала Петровица. — Подумай о будущем. Нынче никто таких свадеб не устраивает, как в прежнее время. Вон филибчане только кофе с вареньем подают. Угощеньем-то никого не удивишь. Наедятся, напьются, навеселятся, а потом над тобой же смеяться будут: и кушанье-то пригорело, и вино-то плохое, и водка-то слабая… Не траться зря!

Мать жениха, стоявшая возле, подумала: «Не успел петушок на полку взлететь, а уже кукурекает. «Не траться, не устраивай пышной свадьбы, не подавай гостям угощенья!» Нечего сказать, добру учат!.. Чтоб нас на смех подняли — с филибчан пример бери! Муж уголья в шелковом платке таскает, жена весь день на балконе сидит, а в животе у обоих барабаны бьют, — вот как у них, у ваших хваленых филибчан-то. Я хочу, чтобы свадьба как у людей была, хоть мы и не чорбаджии и не городские старосты. «Ты, Стоянчо, пригласи господина Праскала…» Очень он нам нужен, Праскал ваш. Да он всю свадьбу испортит. «Куда грек ступит, там трава не растет», — говорят старики. «Не пускай свинью на гумно, а греков в дом, не запирай коз в саду, не зови валаха на свадьбу», — сказал дедушка Трифон. Позапрошлый год двое наших тонковцев из Захары женились на филибчанских гречанках… Я тогда в Захаре была… Ну и свадьба — всем на удивление! Красуются наши гречаночки, будто самодивы под троицу; глаза в потолок, словно куры воду пьют; губки поджимают, как старушки; головой вертят, ровно сопотенские козлы; лоб морщат, ни дать ни взять волы гьопценские. Барыни, черт их побери! Нипочем к себе в дом бы их не пустила. То им не так, это им не по вкусу; то никуда не годится, это смешно… Сами-то вы смешные, кошки драные! Красота ваша — поддельная, лица у вас накрашены, зубы от белил расшатались, волосы чужие, честь женская напрокат взята. Неподходящие вы для нас. Я сколько раз в вашем городе была, знаю вас хорошо, — вы от меня ничего не скроете. Ну, похожи ли вы на наших болгарских розочек? Где у вас румянец, который здоровьем называется? Где грудь, чтоб здоровых детей выкармливать? Где сияние глаз, что из сердца идет? И вы кичитесь перед нами своей красотой! Да поглядите на детей своих! Увидите, какие вы сами! А мужья ваши? Об них и толковать нечего. Надуется, как мышь на крупу, начнет выступать, как аист, да качать головой, как селезень, да распустит хвост, как индейский петух… — Чего ты хорохоришься, кир Праскал? — Я себе суконные шаровары купил. — А почему твои дети такие желтые и худые, кир Праскал? — Я их белыми булками кормлю. — А сыты ли они с одних белых булок-то? Почему не накормишь их как следует, не купишь им мясца? — Время тяжелое, заработок плохой. — Странный ты человек, кир Праскал! Разрядил жену, будто цыганскую царицу, а дети не пивши, не евши сидят!»