Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

Мистер Элвер снова опустошил свой бокал, будто загонял внутрь поднимавшийся к горлу страх.

– Перед этим бессильно всякое воображение, – продолжил он, и его голос задрожал от жалости к себе. – А что я получал взамен? Подвергался ежедневным пыткам ради того, чтобы не умереть с голоду. А сколько смог бы сделать, обладай хотя бы небольшим капиталом! Знать, как десять тысяч всего за два года превратить в сто, иметь план, разработанный до мельчайших деталей, продумать способы распорядиться богатством, но продолжать жить в нищете, в рабстве, в постоянно приниженном состоянии – вот в чем проклятие бедности. И я прошел через все страдания.

От избытка выпитого и переполнявших его эмоций мистер Элвер разразился слезами. Мистер Кардан похлопал его по плечу. У него хватило такта не лезть к хозяину с утешениями, что подобного рода страдания выпадают на долю каждого девятого из десяти представителей рода человеческого. Он понимал: мистер Элвер никогда не простит того, кто лишит его веры в уникальность перенесенных им мучений.

– Мужайтесь, наберитесь отваги, – произнес мистер Кардан и, вложив бокал в руку мистера Элвера, добавил: – Выпейте немного. Станет легче.

Тот выпил и утер глаза.

– Но наступит однажды и день расплаты, – заявил он, стуча по столу кулаком. Острый приступ жалости к себе, накативший всего минуту назад, неожиданно трансформировался в злость. – Я с ними поквитаюсь за все свои страдания! Когда стану богат.

– Правильно! – поддержал мистер Кардан.

– Тринадцать лет я хлебал это дерьмо, а потом были два с половиной года войны, когда я надел форму и заполнял бумажки в деревянном бараке под Лидсом. Но это лучше, чем бегать собачонкой в поисках рекламы. Тринадцать лет. Каторги и пыток. Я с ними рассчитаюсь, сполна рассчитаюсь! – Он снова грохнул кулаком по столу.

– Но, как я понял, – заметил мистер Кардан, – вы сумели достойно выйти из положения. То, что живете в Италии, свидетельствует о свободе. По крайней мере мне хочется надеяться на это.

После его слов гнев мистера Элвера, направленный против «них», утих. Лицо приобрело выражение таинственное и многозначительное. Он улыбнулся как бы самому себе, попытавшись сделать улыбку мрачной, загадочной, почти сатанинской. Улыбкой, в смысл которой не дано проникнуть самому проницательному наблюдателю. Однако в сильном подпитии мистер Элвер уже не мог себя контролировать, и улыбка делалась все шире и шире. Ему хотелось захихикать, рассмеяться в голос. Но не потому, что его секреты казались смешными. Вовсе нет. А тем более в трезвом виде. Но вот только сейчас мир для него вдруг показался морем бурлящего веселья. Мышцы лица, когда он попытался изобразить сатанинскую улыбку, отказались ему служить, и вместо мрачных и пугающих мыслей Люцифера на его физиономии нарисовалась простоватая крестьянская ухмылка. Вот почему мистер Элвер поспешил уткнуться носом в бокал – он надеялся спрятать от гостя предательски легкомысленную гримасу. Но скоро ему пришлось оторваться от вина, потому что он им поперхнулся. Мистер Кардан похлопал его по спине. Когда же хозяин отдышался, загадочное выражение вернулось и он со значением закивал.

– Наверное, – произнес он, намекая, что общий принцип будущего развития ситуации запутан и зависит от цепочки непредсказуемых дальнейших обстоятельств.

Надо признать, что при виде этой странной пантомимы у мистера Кардана взыграло любопытство. Он опять наполнил хозяйский бокал.

– Но все же, – настаивал он, – если бы вам не удалось освободиться, как вы смогли бы поселиться здесь…

Посреди этих жутких болот, чуть не добавил он, но вовремя сдержался и закончил:

– …в Италии?

Собеседник покачал головой:

– Об этом я вам ничего не скажу.

Мистер Кардан замолчал, готовый ждать. Судя по выражению лица мистера Элвера, было уже понятно, что попытка сохранить свою тайну потребует от хозяина непомерных усилий. Плод готов был упасть сам, как только созреет. Поэтому мистер Кардан ничего больше не говорил, а лишь задумчиво смотрел в один из темных углов напоминавшей склеп столовой, словно был целиком занят собственными мыслями.

Мистер Элвер сидел ссутулившись на стуле и хмуро уперся взглядом в стол. Время от времени он делал глоток вина. Его настроение очень быстро переходило от буйного веселья к глубочайшей тоске. Тишина и полумрак, который развеивали лишь четыре почти прогоревших свечи, оказывали него свое воздействие. То, что еще несколько минут назад казалось забавной шуткой, теперь рисовалось его сознанию в самом отталкивающем виде. Он чувствовал настоятельную потребность снять с себя бремя, переложить ответственность на чужие плечи и, конечно, выслушать советы, которые бы утвердили его в правильности избранного пути. Искоса он бросил взгляд на гостя. С каким безразличием и отчужденностью смотрел тот куда-то в пустоту! Ни проблеска сочувствия к несчастьям Филиппа Элвера. Ах, если бы он только знал…

Наконец он решился нарушить молчание.

– Скажите, – неожиданно произнес он, причем его замутненному алкоголем сознанию мерещилось, будто он подходит к вопросу с невероятной деликатностью и осторожностью, – вы верите в вивисекцию?

Мистера Кардана больше удивила форма постановки вопроса.

– Верю ли я в нее? Право, не знаю, что такое вера в вивисекцию. Но я считаю ее полезной, если вы это имеете в виду.

– И вы не думаете, что это нечто неправильное?

– Нет.

– То есть вам не жаль животных, которых режут?

– Не жаль, если это делается в полезных для людей целях.

– И вы не полагаете, что у животных тоже есть права? – продолжил мистер Элвер с ясностью мысли и упорством, которые удивили мистера Кардана, поскольку он считал, что перед ним сидел уже очень пьяный мужчина. Становилось очевидно: хозяин дома размышлял на данную тему. – Такие же права, как у человеческих существ?

– Нет, – ответил мистер Кардан, – я не принадлежу к числу идиотов, считающих все формы жизни равноправными лишь потому, что они живые. Кузнечик мне не кажется равным собаке, а собака – человеку. Нам следует признавать, что в животном мире существует своя иерархия.

– Иерархия! – воскликнул мистер Элвер, довольный прозвучавшим словом. – Вот именно – иерархия! Иерархия жизни. А среди человеческих существ?

– Точно так же, – кивнул мистер Кардан. – Жизнь солдата, убившего Архимеда, не стоила жизни Архимеда. Главная ошибка демократических идей и гуманности христианства заключается в том, что они считают их равноценными. Хотя подобное утверждение лишено юридических оснований. Его подсказывает инстинктивный выбор. Тот солдат мог быть хорошим мужем и отцом, а в своей прежней гражданской жизни всегда подставлял левую щеку ударившему его по правой и выращивал два злака на том месте, где прежде рос один. И если вы разделяете пристрастие Толстого к добропорядочной семейственности, непротивлению злу и сельскому хозяйству, то вы наверняка станете утверждать, будто жизнь солдата была не менее ценна, чем Архимеда. И даже ценнее, поскольку Архимед занимался всего лишь геометрией, имел дело с углами, прямыми и ломаными линиями, различными поверхностями, не интересуясь проблемами борьбы добра и зла, семейными отношениями и религией. Однако у того, чьи вкусы тяготеют к интеллекту, сложится такое же мнение, как и у меня: жизнь Архимеда важнее жизней миллиардов самых лучших солдат. А сделать вывод, какая из этих точек зрения более верная… – Мистер Кардан передернул плечами. – Это право я предоставлю вам.