Мор Йокаи - Призрак в Лубло

На обед им подали похлебку с лапшой и ничего больше.

Но зато угощали старательно: кушайте, мол, кушайте.

«Ну и бурда», – думал про себя Йошка...

Жофи чуть заметно улыбнулась, но тут же испугалась, как бы старая Мароти не подумала чего плохого.

— Кушайте, дорогая, уважьте. Еще немного, а? – угощала старуха.

— Ох, большое вам спасибо, я уже сыта, не надо.

— Да уж уважьте, кушайте, чего там, – настаивала старуха и не переставала потчевать, пока Жофи, пересилив отвращение, не попросила добавки.

— А вы больше, больше берите, – твердила старуха и сама наполнила тарелку, – Разве вам не нравится? Дома у вас, наверное, едят вкуснее.

— Да где там!

— Знаю я, что другие не морят желудка голодом, –

проговорила старуха, – но мы уже привыкли к этому.

Экономить можно только за счет желудка. Ведь когда сапоги износятся, с сапожником не станешь торговаться, да и с лавочником тоже, когда набираешь на платье; не правда ли, душенька? А одежда-то, она не из жести, она, глядишь, уже и протерлась, износилась. . вот, смотрите, на моем муже тоже довольно поношенная. Такую вы, наверное, и не одеваете.

— О господи, какой там не одеваем!

— Ведь бедняк как рассуждает? Зачем, мол, стану я экономить? Буду тратить то, что есть, а там хозяин даст опять, потому что бедный человек живет с того, что ему дает хозяин, не так ли? И хорошо делает, раз существует поденщина. А она существует, и особенно хорошо зарабатывают там, где в семье много работников. А нас только трое – мы, двое стариков, да еще вот дочь с ребенком.

Стало быть, рассчитывать не на кого.

Целый день старуха так и сыпала словами, хотя каждое слово произносила с таким трудом, будто оно выходило у нее из самого нутра, как у голодающего. Она не преминула перечислить все налоги, расходы, все беды и болезни!

— Э-э, постойте, почему же вы не кушаете, душенька?

— Я уже наелась, покорно благодарю!.

— Да... и только потому, что мы бережливы, у нас, слава богу, есть все. Моей дочери только два годика было, а я уже начала копить ей приданое. Вот они, куски полотна да шифона, вот скатерти и покрывала, – все, что можно было купить у сепешского немца, вот они!

Она открыла шкаф, в котором громоздились кипы белья.

— Ой, как же мы боялись в революцию и коммуну76, что все реквизируют. А прятать опасались, чтоб, чего доброго, не погнило добро от сырости. Посмотрите, душенька, какие цветы здесь вытканы.

И она начала развертывать перед ними куски белого полотна. Показывая, старуха гладила их, щупала, пальцы ее дрожали от удовольствия, так ей было приятно прикасаться к своему богатству, хвастаться им перед другими.

Сначала они только смотрели, удивляясь тому, сколько

76 Имеется в виду революция 1919 года, когда Венгрия была провозглашена советской республикой.

всего накоплено, но потом это хвастовство стало скучным, противным... Ведь им все равно ничего не достанется.

— Знаете, дорогая моя, нынче такого полотна не купить и за сто тысяч ассигнаций; ох, господи, пожалуй, на всем свете не хватит денег, чтобы можно было теперь купить все это. Ужас какой-то. Ведь, знаете, дочь моя скоропостижно умерла. Случилось это как раз после родов: ей, бедняжке, надо было вставать, работа не ждала, ведь у нас и тогда было столько скотины, свиней и другой живности, вот она и простудилась, схватила воспаление легких. Ох, прибрал ее господь к себе! Так все и осталось, теперь ей вот достанется.

«Когда же вы-то отдадите богу душу?» – подумал

Йошка.

— Все это – экономия! –проговорил согбенный старик, имевший, очевидно, весьма кроткий характер, если он терпел эту старуху на протяжении всей своей жизни. – Все это экономия! У меня... когда женился... не было, конечно, шестнадцати хольдов земли, что сейчас. . имел я всего-навсего четыре хольда. Остальные мы уже сами приобрели.

«Ох, как же хорошо он дополняет слова своей жены! –

посмотрел на стариков Йошка. – И, поди ж ты, как поддакивает ему старуха».

— Вместе скопили. За сорок два года! Потому что только тот имеет, сынок, кто копит. Легко тому, кому уже скоплено, кто получает все готовеньким, нажитым, и земельки порядочный участок, и скотину, и упряжь, и лошадей, и другую живность, – кому достается плуг, борона, подводы, молотилка. Но когда мы начинали свою жизнь, у нас ничего не было, не считая мотыги, косы да пары рук, а все-таки мы преуспели. Вы тоже так сумеете, если затянете пояс потуже и будете работать, копить, – приобретете даже больше нашего. Ну, да сберегите хоть то, что нами накоплено, растранжирить-то все недолго. Мой вот старик никогда не выпил стакана вина, он даже не знает, каково оно на вкус, не знает, что такое рагу в дебреценском трактире, потому что, когда случалось бывать в городе, он брал с собой в торбу пару головок лука, кусок хлеба, соли да так с ними и возвращался домой. Зато вечером было что покушать...

«Похлебку с лапшой! – подумал про себя Йошка. – Эх, стать бы только мне когда-нибудь хозяином здесь! Уж я бы восполнил то, что старик упустил».

— Боже мой, да вы и не наелись как следует, – проговорила старуха, – принеси-ка, Мари, с чердака немного мороженого сала. (Ага, вот почему она сердится, что не едят похлебку: страх берет, что за время длинного разговора гости проголодаются и, чего доброго, подберут все сало!) И копченую колбаску тоже захвати, слышь, – проговорила она будто бы вслед девушке, между тем как та, бедняжка, даже не встала с лежанки. – Принеси, принеси, хватит и нам.

«Хватит, если не будете есть», – добавил про себя

Йошка. Он непрерывно говорил сам с собою, не смея сказать вслух о том, что косарям надо готовить хорошо, но знал это отлично, так как и сам обычно работал во время жатвы на хозяйских землях.

— А с уборкой мы справляемся сами, – продолжала старуха, будто ведьма, всегда угадывая мысли Йошки, – Не любим мы поденщиков. Сами встаем на заре и принимаемся за дело. Известно ведь, что человек ради самого себя всегда постарается. В моих руках ни одно зернышко не высыпется из колоса. А эти хитрющие поденщики, накажи их господь бог, только ломают да топчут пшеницу, у хозяина сердце кровью обливается.

Йошка покраснел как рак, но промолчал. Не хватало смелости возразить, душа его пылала от такой пощечины:

«Хитрые поденщики, накажи их господь бог».

Он вскинул голову и только потому смолчал и даже не кашлянул, что вся шея у него была покрыта нарывами, прыщами.

— Эх, да ты еще не принесла сальца? – обратилась старуха к дочери.

На сей раз все посмотрели на Мари. Было и в самом деле странно, что она даже не пошевельнулась. Девушка продолжала сидеть на лежанке и, сложив руки на груди, с улыбкой смотрела на красавца парня. Мари была пригожей, молчаливой девушкой. Кожа у нее была мягкая, и сама она полная, – так и видно, что не привыкла много двигаться, а больше лежит. Она казалась чуть-чуть туповатой, но это не такая большая беда: для женщины много ума не требуется, лишь бы она не становилась в дождь под водосточную трубу, и того хватит с нее. Да не такая она уж и веснушчатая, кожа у нее скорее белая, как у молочного поросенка, – мягкая, пышная, белая, так и тянет поцеловать.