Филип Рот - Призрак писателя

Сказав это, я тут же потянулся к бокалу, чтобы скрыть за ним свою лицемерную физиономию и ощутить на языке горький вкус бренди. Но Лонофф отлично прочитал мои хитроумные мысли; ведь когда я прочитал бабелевскую фразу о еврейском писателе, у которого на носу очки, а в душе осень, она вдохновила меня на продолжение: «а кровь прилила к пенису», и я записал себе эти слова, эту пламенную дедаловскую формулу я хотел выковать в кузнице моей души [9] Цукерман цитирует слова Стивена Дедала, героя романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности». .

— А еще что? — спросил Лонофф. — Ну же, не стесняйтесь. Это очень увлекательно. Говорите, прошу вас.

— О чем?

— О книгах, что вы прочитали.

— Включая ваши или исключая? — спросил я.

— Как вам будет угодно.

Я сказал:

— О вас я думаю как о еврее, которому удалось сбежать.

— И что, помогает?

— Но в этом ведь есть доля правды, да? Вы сбежали из России, от погромов. Сбежали от террора — а Бабель нет. Вы сбежали из Палестины и с родины, с исторической родины. Вы сбежали из Бруклайна, от родственников. Вы сбежали из Нью-Йорка…

— И у кого все это написано? У Хедды Хоппер? [10] Хедда Хоппер (1890–1966) — американская актриса и обозреватель светской хроники.

— Кое-что там. Остальное я сам собрал воедино.

— С какой целью?

— Когда восхищаешься каким-то писателем, просыпается любопытство. Хочется найти его тайну. Подобрать ключи к его загадке.

— Но в Нью-Йорке я пробыл всего три месяца двадцать с лишним лет назад. Кто вам сказал, что я сбежал из Нью-Йорка?

— Кое-какие тамошние евреи, от которых вы сбежали.

— Я там пробыл три месяца и, по-моему, высказался всего однажды. Как высказался, уже не помню, но вдруг меня приписали к какой-то группировке.

— Вы поэтому уехали?

— Еще была девушка, я в нее влюбился и женился на ней. Ей там не нравилось.

— Почему?

— Потому же, почему и мне. Даже в те времена там были наводящие ужас интеллектуальные личности. Настоящие идейные Бени Крики, хоть и совсем сосунки. У меня не хватало твердых убеждений, чтобы продержаться там год. А у моей Хоуп и того меньше.

— И вы приехали сюда, сбежали окончательно.

— От евреев? Окончательно не получилось. Здешний егерь говорит, в лесах по соседству еще кое-какие имеются. Но вы более или менее правы. Фермеры ненавидят оленей на своих полях, а не тех немногих из нас, в лапсердаках, кого они тут встречают. Но в чем тайна, Натан? Где загадка?

— Вы живете вдали от всех евреев, но невозможно представить ваш рассказ, где нет еврея. Олени, фермеры, егерь…

— Не забудьте Хоуп. И моих светловолосых детей.

— И все же вы пишете только о евреях.

— И что это объясняет?

— А вот об этом, — сказал я осторожно, — я бы хотел спросить вас.

Он на мгновение задумался.

— Это объясняет, почему молодой рабби из Питтсфилда не может смириться с мыслью, что я не буду «активен».

Я ждал продолжения, но напрасно.

— Вы знакомы с Абраванелем? — спросил я.

— Натан, ну теперь-то вы наверняка поняли, как обстоят дела.

— Какие дела?

— Я никого не знаю. Я кручу фразы, вот и всё. Зачем Абраванелю со мной знакомиться? Я нагоняю на него сон. Прошлой весной он выступал в Амхерсте. Нам пришло приглашение, и мы поехали его послушать. Больше мы не встречались. Перед лекцией он подошел туда, где я сидел, и представился. Был очень любезен. Мой уважаемый младший коллега. После выступления мы выпивали с ним и с его актрисой. Очень благовоспитанный человек. Сатирик, которого распознаешь, только когда улавливаешь типаж из комедии дель арте. Вот там-то он и прячет свое презрение. На первый взгляд он — покоритель сердец. Черные очи и так далее. Его молодая жена-израильтянка — вулканическая женщина. Мечта любого гоя — еврейка с арбузными грудями. Копна жестких курчавых волос — как у него, только длинные. Такими можно кастрюлю начистить до блеска. Говорят, когда она снималась в фильме по Библии, она затмила саму историю создания мира. Итак, были эти двое и мы с Хоуп. И вот так, — сказал он, снова сложив руки на животе, — понимаю я, он меня комически изображает своим друзьям. Безо всякой злобы. Одна из моих бывших студенток столкнулась с ним в Париже. Это было после того, как он при полном аншлаге выступил в Сорбонне. Она сказала, что, услышав мое имя, он отозвался обо мне как о «совершенном человеке — настолько же невпечатляющем, насколько он сам не впечатляется».

— Вам он не очень нравится.

— Это вообще не моя сфера. «Нравится — не нравится» — это еще одна форма мошенничества. Но вы правильно делаете, что цените его творчество. Пожалуй, не в моем духе, при личном общении — сплошное тщеславие, но когда он пишет, он не просто маленький гуингнм, выбивающий копытами гимн своему превосходству. Он скорее доктор Джонсон [11] Сэмюэл Джонсон (1709–1784) — английский лексикограф и поэт. По свидетельствам современников, употреблял опиум более 30 лет. , подсевший на опиум, — болезнь всей его жизни держит Абраванеля в тонусе. Собственно говоря, я им восхищаюсь. Восхищаюсь, как он напрягает свою нервную систему. Восхищаюсь, как страстно он стремится занять место в первом ряду. Красавицы жены, красавицы любовницы, алименты размером с национальный долг, экспедиции на полюс, репортажи с фронта, знаменитые друзья, знаменитые враги, нервные срывы, публичные лекции, романы на пятьсот страниц раз в три года, и все же, как вы отметили, хватает времени и сил на то, чтобы быть поглощенным собой. Все эти гигантские типажи в его книгах и должны быть такими огромными — так он соперничает сам с собой. Нравится он мне? Нет. Но впечатляет, это да. Безусловно. Жизнь эгоцентрика — не сахар. Не знаю, когда этот человек спит, если вообще спит — за исключением тех нескольких минут, когда он выпивал со мной.

За окном мело — точь-в-точь как в студии немых фильмов, где метель изображали, швыряя вату из матрасов на ветродуй. Об окно бились огромные рваные сгустки снега, и, услышав, как они льдистыми краями царапают стекло, а кто-то возится на кухне, я вспомнил: жена Лоноффа умоляла, чтобы он ее выгнал, и подумал: а звучали бы эти мольбы так серьезно солнечным весенним днем?

— Пожалуй, мне пора вызвать такси, — сказал я, показав на свои часы, — не то опоздаю на последний автобус.

Конечно же, мне вообще не хотелось уезжать. Правда, когда у Хоуп за ужином сдали нервы, мне тут же захотелось оказаться в своей хижине в Квосее: теперь же кризис волшебным образом вроде бы разрешился, и это лишь усилило мое преклонение перед Лоноффом, особенно за то, что он беззастенчиво назвал себя «по-своему смелым человеком». Если бы только я догадался поступить так же, когда Бетси взбесилась; если бы только держал рот на замке, пока она не кончит меня бранить, а потом собрал бы осколки разбитой посуды и уселся бы в кресло читать очередную книгу! А почему я так не сделал? Потому что мне двадцать три, а ему пятьдесят шесть? Или потому, что я был виноват, а он нет? Да, возможно, тут сыграли роль и его авторитет, и то, как быстро в доме были восстановлены здравомыслие и порядок. «Возьми ее! Это единственное, в чем есть смысл!» — кричала Хоуп, и причина легкой победы Лоноффа, возможно, крылась в том, что он этого и не хотел.