Филип Рот - Призрак писателя

Думаю, я бы непременно потерял голову, если бы преподавал у таких красивых, талантливых и обворожительных девушек.

Значит, вам не следует этим заниматься.

О, отец, неужели это правда, ты был любовником этой жаждущей любви, преклоняющейся перед тобой бездомной дочери вдвое тебя моложе? Отлично понимая, что никогда не оставишь Хоуп? И ты тоже не устоял? Быть не может! Ты!

Близость? Близость у меня была.

Убедившись теперь, что это было не так, что ни у кого, ни у кого никогда на самом деле близости не было, я тем не менее упорно продолжал верить, что так оно и было.

— Делайте, как я говорю, — снова велела Хоуп Эми. — Оставайтесь и ухаживайте за ним. Он не может жить здесь один!

— Но я не буду один, — объяснил ей Лонофф. — Ты же знаешь, я не буду один. Достаточно, уже достаточно, и ради тебя же. Это все потому, что у нас были гости. Все потому, что в доме ночевал новый человек. Мы все вместе завтракали, ты переволновалась. Теперь все уезжают — и на тебя вдруг нашло. Ты почувствовала себя одинокой. Испугалась. Все всё понимают.

— Мэнни, послушай, это она ребенок, не надо со мной как с ребенком! Она здесь юная невеста…

Но прежде чем Хоуп описала ее во всех подробностях, Эми метнулась мимо нее и выскочила вон.

— Вот ведь сучка маленькая! — выкрикнула Хоуп.

— Хоуп, — сказал Лонофф, — не надо. Не заводи эту песню.

Но когда она, заливаясь слезами, выбежала с чемоданчиком из дома, он и с места не сдвинулся, чтобы ее остановить.

— Хотите, чтобы я… что-нибудь сделал? — спросил я.

— Нет, не стоит. Пусть все идет своим чередом.

— Хорошо.

— Успокойтесь, Натан. Мы все по одному постепенно успокоимся.

И тут мы услышали вскрик Хоуп.

Я кинулся вслед за ним к окну, ожидая увидеть кровь на снегу. Но нет, Хоуп сидела в сугробе в нескольких метрах от дома, а машина Эми медленно выезжала задом из гаража. Клубились выхлопные газы, а все остальное сверкало так, словно утром взошло не одно солнце, а два.

Хоуп смотрела, мы смотрели. Машина свернула на подъездную аллею. Затем выехала на дорогу и скрылась из виду.

— Миссис Лонофф упала.

— Вижу, — грустно сказал он.

Мы видели, как она с трудом поднялась на ноги. Лонофф постучал костяшками пальцев по замерзшему стеклу. Хоуп, не пожелав даже обернуться на дом, подняла валявшийся на дорожке чемоданчик и осторожными маленькими шагами засеменила к гаражу, где села в «форд» Лоноффа. Но когда она попыталась завести мотор, автомобиль только взвизгнул; она предпринимала все новые попытки, но раздавался только тот же отчаянный зимний звук.

— Аккумулятор, — объяснил он.

— Наверное, свечи залило.

Она снова попыталась завести мотор — с тем же результатом.

— Нет, это аккумулятор, — сказал он. — Целый месяц такое. Сколько ни заряжай, все без толку.

— Видимо, новый придется покупать, — сказал я, поскольку говорить он хотел об этом.

— Это ни к чему. Машина практически новая. На ней только в город ездят.

Мы еще подождали, и Хоуп наконец вылезла из машины.

— Очень кстати, что мотор не завелся, — сказал я.

— Может быть.

Он прошел в прихожую, распахнул входную дверь. Я продолжал наблюдать из окна.

— Хоуп! — позвал он. — Иди в дом. Хватит уже.

— Нет!

— Как же я буду жить один?

— Пусть с тобой этот мальчик поживет.

— Не говори ерунды. Мальчик уезжает. Иди в дом. Не то опять поскользнешься и ударишься. Родная моя, тут скользко и адски холодно…

— Я отправляюсь в Бостон.

— Как ты туда доберешься?

— Пешком пойду, если придется.

— Хоуп, сейчас семь градусов мороза. Иди сюда, согреешься, успокоишься. Выпьешь со мной чаю. А потом мы поговорим о переезде в Бостон.

Она обеими руками шмякнула чемоданчик на снег.

— Ох, Мэнни, ты же в Стокбридж не хочешь переезжать, потому что там улицы заасфальтированы, разве мне вытащить тебя в Бостон? Да и что в Бостоне изменится? Ты будешь ровно таким же, если не хуже. Как тебе в Бостоне сосредоточиться — там же толпы народу. Там еще не дай бог кто спросит тебя о твоей работе!

— Тогда, может, лучше остаться здесь?

— Да ты и здесь не в состоянии думать, если я просто жарю на кухне тосты — мне нужно выхватить тост до того, как он выскочит из тостера, чтобы не помешать тебе работать в кабинете!

— Ох, Хоули, — сказал он со смешком, — ты утрируешь. Следующие тридцать пять лет делай свои тосты спокойно, не думай обо мне.

— Не могу.

— Учись, — строго велел он.

— Нет!

Она подхватила чемоданчик, развернулась и зашагала по дорожке. Лонофф закрыл дверь. Я продолжал смотреть в окно — хотел убедиться, что она не упала. Снегоочиститель нагреб такие высоченные сугробы, что, свернув на основную дорогу, она тотчас скрылась из виду. Впрочем, она и росточка была маленького.

Лонофф в прихожей натягивал боты.

— Мне пойти с вами? Помочь? — спросил я.

— Нет-нет. После этого яйца мне нужна физическая нагрузка. — Он потопал ногами, чтобы не пришлось лишний раз наклоняться и поправлять боты. — Вам наверняка есть что записать. Бумага у меня на столе.

— Бумага для чего?

— Для ваших лихорадочных записей. — Он вытащил из шкафа огромное темное пальто с поясом, чем-то напоминавшее лапсердак, и я помог ему его надеть. Натянув на лысину темную шапку, он стал окончательно похож на главного раввина, архидьякона, сурового верховного жреца вечной скорби. Я протянул ему шарф, который выпал из рукава пальто. — Вы сегодня утром много чего наслушались.

— Не так уж и много, — пожал плечами я.

— Не так много, как вчера вечером?

— Вчера вечером?

Так он знает все то, что знаю я? Но что я, собственно, знаю, кроме того, что могу вообразить?

— Мне любопытно будет как-нибудь взглянуть, какими мы все получились. Может выйти занимательная история. Когда вы пишете, вы не такой милый и вежливый, — сказал он. — Вы другой человек.

— Правда?

— Хотелось бы надеяться. — И тут, словно в завершение ритуала моей конфирмации, он серьезно пожал мне руку. — На дороге она куда свернула? Налево?

— Да, вниз по холму.

Он нашарил в карманах перчатки и, взглянув на часы, распахнул дверь.

— Это все равно что жить в браке с Толстым, — сказал он и, оставив меня делать лихорадочные записи, отправился за своей сбежавшей супругой, которая уже пять минут как отправилась на поиски менее благородного призвания.

В 1997 году Филип Рот получил Пулитцеровскую премию за роман «Американская пастораль». В 1998-м в Белом доме ему вручили Национальную медаль США в области искусств, а в 2002-м — высшую награду Американской академии искусств и литературы — Золотую медаль за выдающиеся достижения в области литературы. Этой медалью ранее были также награждены Джон Дос Пассос, Уильям Фолкнер и Сол Беллоу. Филип Рот дважды получал Национальную книжную премию, Премию ПЕН/Фолкнер и Национальную книжную премию общества критиков. В 2005 году за «Заговор против Америки» Филипу Роту была присуждена премия Общества американских историков «за выдающийся исторический роман на американскую тему 2003–2004» и премия У. Г. Смита за «Лучшую книгу года»; таким образом, Филип Рот стал первым писателем, получившим эту премию дважды за все сорок шесть лет ее существования.