Семен Журахович - Кто твой друг

— Что?

— Как у тебя сегодня? — спросила Катя Захаровна.

Валя певучим голосом протянула:

— В моей группе пятнадцать литров надбавки…

И погасила улыбку, чтоб не показаться нескромной.

— Вот видите, Катя Захаровна, — сказал председатель, — и зимой можно повышать удои. Надо только как следует…

Завфермой не дала ему окончить. Снова посыпались жалобы. Можно было подумать, что прибавка молока доставила этой женщине неприятность. Цымбал слушал ее в пол-уха и с доброй улыбкой смотрел на Валю. Это он уговорил девушку перейти из колхозной конторы на ферму.

— Старайся, дочка. На тот год пошлем тебя в область с передовиками. Может, и в Киев поедешь. А дотянешь до пяти тысяч, так и на Всесоюзную выставку…

Валя густо покраснела и с немым укором посмотрела на Цымбала.

Забравшись в уголок, она вытерла набежавшую слезу и тяжело вздохнула. На тот год! Только на тот год… Услыхав вчера про совещание передовиков, Валя разволновалась и почти всю ночь не спала, рисуя в своем воображении такую заманчивую картину: приехала она в шумный город и сразу же встретила Игоря. «Разве твой техникум на этой улице?» — спрашивает она. «Нет, но сегодня меня почему-то потянуло к вокзалу. Я и не ожидал, что ты приедешь». Тогда она скажет: «Разве ты не знаешь, что сегодня совещание передовиков?» Игорь поражен: «Что ты говоришь?!»

…Валя украдкой вытирает слезы. Легко ему обещать: «На тот год!»

Цымбал ушел. За ним тянулся длинный хвост незавершенных дел. Три месяца обещают шифер, а чем крыть конюшню? Рамы для теплицы не готовы. Вот так всегда! Все откладывается до весны, а тогда узелок затягивается еще туже. Пора кончать и со сметой нового свинарника. Сколько еще медлить? Да, а трубы?

Однако что делать с этим проклятым шифером? Если не будет наряда, придется доставать. А что значит доставать? Это уже лазейка для всевозможных махинаций. Обеременке только этого и надо… Лучше самому поехать, а то прозеваешь, тогда целый год гоняйся. И опять же, план, посевные площади…

В кабинете председателя Григорий Иванович подал Цымбалу коротенький список и напомнил:

— Звонили из райисполкома.

Цымбал досадливо поморщился: ну вот, еще эта морока! Он взял список с твердым намерением покончить с этим делом сразу же. Мелькнула мысль: да так ли это важно, кто именно поедет? Не та звеньевая, так другая… И непременно кто-то будет недоволен, кто-то сочтет себя обиженным, кто-то будет завидовать, но ведь, в конце концов, послать можно только четверых. Да, только четверых…

Он склонился над столом, взял большой карандаш и подчеркнул первую фамилию — Гаврилюк Настя. Подумал, покачал головой, и рядом с фамилией звеньевой появился вопросительный знак.

— Разве вы с ней не договорились? — удивился Григорий Иванович.

— Не договорились, — хмуро ответил Цымбал и вычеркнул Гаврилюк из списка совсем.

Против фамилии Одарки Михнюк он поставил еще более крупный восклицательный знак.

Григорий Иванович пожал плечами:

— Почему? Ведь активистка…

— Активистка? — переспросил Цымбал и внимательно посмотрел на бухгалтера.

Тот еще раз пожал плечами и ничего не сказал.

Дальше шла фамилия Кати Захаровны.

— Это она в прошлом году заболела и не поехала, — пояснил Григорий Иванович.

Карандаш покружил в воздухе и остановился. А затем — и это совсем потрясло Григория Ивановича — угрожающий знак вопроса появился против фамилии Ганны Чепурной.

«А ведь я и до сих пор не знаю людей», — думал Цымбал, напряженно вглядываясь в листок бумаги с коротеньким списком.

Тревога овладела им. Он почувствовал себя так же нетвердо и неуверенно, как в первый день по приезде в колхоз.

Этот нелегкий день часто ему вспоминался. Он знакомился с людьми и долгим, внимательным взглядом глядел каждому в глаза: что ты за человек?

Завхоз Обеременко широко улыбнулся и обеими руками пожал руку новому председателю. А молодой бригадир Олекса Гонтарь посмотрел на Цымбала хмуро и настороженно. Цымбал видел обоих в первый раз, и ему самому было странно, непонятно, почему суровый взгляд Гонтаря привлек его больше, чем приветливая улыбка завхоза.

Прошло не так много времени. И теперь Обеременко, чувствующий неусыпный контроль нового председателя, бросает на него хмурые и настороженные взгляды. Зато улыбается и открыто смотрит в глаза Цымбалу Олекса Гонтарь.

Цымбал немного успокоился. Нет, все-таки это не первый день. Да если трезво поразмыслить, не так уж он и в первый день растерялся. Но как он мог еще несколько минут назад подумать, что это, мол, все равно, кто поедет на совещание? Конечно, легче всего подмахнуть бумажку, а там пускай говорят что хотят.

— Знаете что, — медленно проговорил Цымбал, все еще не отрывая взгляда от листка бумаги, который положил перед ним бухгалтер. — Давайте созовем правление, посоветуемся с людьми и решим, кому ехать.

Григорий Иванович поморщился.

— Выходит, и такого дела сами не осилим.

— Не осилим, — спокойно ответил председатель колхоза и положил карандаш на стол.

Перед началом заседания Цымбал увидел Настю Гаврилюк. Он подошел к ней и, улыбаясь в усы, сказал:

— А я все-таки хочу поддержать вашу кандидатуру, Настасья Васильевна.

Настя испуганно оглянулась, покачала головой, сказала шепотом:

— Нет, нет… Не поеду.

И сразу же спряталась в уголок.

Цымбалу стало еще досаднее, когда немного позже он вовсе не увидел Насти. Она незаметно ушла.

И вот уже целый час заседает правление.

В большой комнате полно людей, по преимуществу женщин, и молодых и старых; расселись они звеньями. Иногда пять-шесть голов склоняются друг к дружке, шепчутся и снова внимательно слушают. В речи ораторов то та, то другая вставляет горячее словцо.

Цымбал никого не останавливает.

С укором смотрят на него члены правления Григорий Иванович и Катя Захаровна. Непорядок! Не заседание, а посиделки у околицы. Неужто Цымбалу нравится подхватывать эти колючие вопросы, слушать сердитую перепалку, когда уж и не поймешь, кто законный оратор и кто втерся без всякого права.

Особенно недоволен бригадир Зозуля. Уже всплыли наружу его «магарычные дела» и с треском провалилась кандидатура хваленой Одарки Михнюк. Он сидел в конце стола надутый, злой. А у Одарки только зубы блестят и пылает разгоревшееся лицо. Упершись руками в бока, она громко, чтоб все слышали, говорит:

— Ну, и не поеду. Большое дело… А что обещал мне бригадир воз соломы, так должны дать. Я от своего не отступлюсь.

И уходит.

— Где твоя совесть? — бросает ей вслед тетка Килина. — Людей бы хоть постыдилась…

Одарка остановилась уже у самой двери.

— Лето жаркое было. Подсушило и совесть.