Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– На что это ты уставился? – спросил тот, что со шрамом.

– На тебя, – ответил Роберт Джордан.

– Увидел что-нибудь диковинное?

– Нет. Хочешь папиросу?

– Ну, давай, – сказал мужчина. До того он к папиросам не притрагивался. – Они такие же, как были у того, другого – ну, который поезд взрывал.

– А ты там тоже был?

– Все мы там были, – спокойно ответил мужчина. – Все, кроме старика.

– Что нам теперь надо, так это еще один поезд, – сказал Пабло.

– Это можно, – отозвался Роберт Джордан. – После моста.

Он заметил, что жена Пабло, повернувшись от очага, теперь слушает разговор. Когда он произнес слово «мост», все затихли.

– После моста, – намеренно повторил он и отпил еще глоток абсента, подумав: какой смысл вилять, все равно придется говорить начистоту.

– Я в это ввязываться не буду, – сказал Пабло, уставившись в стол. – Ни я, ни мои люди.

Роберт Джордан промолчал. Потом, подняв кружку, взглянул на Ансельмо.

– Тогда мы сделаем это сами, старик, – сказал он и улыбнулся.

– Без этого труса, – согласился Ансельмо.

– Что ты сказал? – Пабло поднял взгляд на старика.

– Тебе – ничего, – ответил тот. – Я не с тобой разговаривал.

Роберт Джордан посмотрел поверх стола туда, где у очага стояла жена Пабло. Она пока не произнесла ни слова и даже не подала виду, что слышит разговор, но теперь сказала девушке что-то, чего он не разобрал, та поднялась, отошла от очага, проскользнула вдоль стены, приподняла попону, закрывавшую вход в пещеру, и вышла. Ну, кажется, начинается, подумал Роберт Джордан. Да, наверняка. Я не хотел, чтобы все вышло так, но, похоже, именно так оно и будет.

– Мы взорвем мост без твоей помощи, – сказал он Пабло.

– Нет, – возразил Пабло, и Роберт Джордан заметил, как на его лице выступила испарина. – Ты не будешь взрывать здесь никаких мостов.

– Не буду?

– Нет. Никаких мостов, – мрачно повторил Пабло.

– А ты что скажешь? – обратился Роберт Джордан к жене Пабло, чья неподвижная мощная фигура все так же возвышалась у очага. Повернувшись к ним, женщина произнесла:

– Я – за мост.

В отблесках пламени ее смуглое лицо казалось разрумянившимся, сиявшим особым теплом и красивым, каким, в сущности, и было.

– Ты что несешь? – крикнул ей Пабло, и Роберт Джордан увидел в его взгляде боль человека, которого предали, капли пота потекли у него по лбу.

– Я сказала, что я – за мост и против тебя, – спокойно ответила жена Пабло. – Больше ничего.

– Я тоже за мост, – вступил человек с плоским лицом и сломанным носом, давя окурок об стол.

– Мне на мост наплевать, – сказал один из братьев. – Но я – за mujer Пабло.

– И я, – подхватил другой брат.

– И я, – присоединился цыган.

Не сводя глаз с Пабло, Роберт Джордан незаметно все ниже опускал правую руку, готовый, если понадобится – и даже почти надеясь, что понадобится, – действовать (он чувствовал, что, быть может, это было бы самым простым и легким решением, но, зная, как быстро в случае ссоры семья, клан, отряд сплачиваются против чужака, боялся нарушить достигнутое согласие и, тем не менее, понимал: то, что можно сделать одним движением руки, в создавшейся ситуации было бы самым простым, наилучшим и пусть радикальным, но здравым поступком). Продолжая наблюдать за Пабло, он в то же время видел, что его жена, раскрасневшись, как краснеют сильные и здоровые люди, стоит с горделивым видом, словно присягая на верность.

– Я – за Республику, – уверенно произнесла она. – А Республике нужно, чтобы этот мост был взорван. Потом у нас будет время, чтобы заняться и другими делами.

– Эх ты! – с горечью сказал Пабло. – У тебя мозги, как у племенного быка, и сердце шлюхи. Ты думаешь, что будет какое-то «потом», если мы взорвем мост? Да ты хоть представляешь, что будет потом на самом деле?

– То, что должно быть, – ответила его жена. – Что должно быть, то и будет.

– И тебе все равно, что нас будут травить, как диких зверей, после этого взрыва, который не принесет нам никакой выгоды? И что мы все вообще можем погибнуть в этой заварухе?

– Да, все равно, – сказала жена Пабло. – И не пытайся запугать меня, трус.

– Трус, – со злостью повторил Пабло. – Ты считаешь человека трусом только потому, что у него есть здравый смысл. Потому, что он знает наперед, чем кончится этот идиотизм. Уметь распознать глупость – это не трусость.

– А распознать трусость – это не глупость, – не сдержавшись, вставил Ансельмо.

– Ты хочешь умереть? – серьезно спросил его Пабло, и Роберт Джордан видел, что вопрос был отнюдь не риторическим.

– Нет.

– Тогда следи за своим языком. Слишком много болтаешь о том, о чем понятия не имеешь. Ты что, не видишь, как это опасно? – Голос Пабло прозвучал почти жалобно. – Похоже, я один среди вас понимаю, насколько это серьезно.

Я тоже понимаю, подумал Роберт Джордан. Эх, старина Пабло, я тоже это понимаю. Кроме тебя – только я. Женщина что-то прочла у меня по руке, но и она еще не понимает. Пока не понимает.

– Даром, что ли, я ваш вожак? – спросил Пабло. – Я знаю, что говорю. А вы – нет. Старик несет чушь. Этот старик – вообще всего лишь посыльный и проводник для нездешних. Иностранец пришел сюда, чтобы сделать то, что нужно им, иностранцам. И ради него мы должны всем пожертвовать? А я – за то, что выгодно и безопасно для всех нас, здешних.

– Безопасно? – сказала жена Пабло. – Какая тут может быть безопасность? Здесь теперь столько тех, кто ищет безопасности, что от них-то главная опасность и происходит. Сейчас искать безопасности значит потерять все.

Теперь она стояла у стола с половником в руке.

– Нет, безопасность существует, – возразил Пабло. – Просто, когда видишь опасность, надо знать, что делать. Это как с матадором, который знает, что делает, зря не рискует и потому избегает опасности.

– Пока не напорется на рога, – с горечью закончила его фразу женщина. – Сколько раз я слышала такие речи от матадоров перед тем, как бык втыкал в них свой рог. Сколько раз Финито говорил, что все зависит от уменья и что бык никогда не пропорет человека, скорее уж человек сам себя насадит на рог. Все они так похваляются. А потом мы навещаем их в больнице. – Она изобразила визит к раненому. Сначала пророкотала своим низким голосом: «Ну, привет, ветеран, привет!», потом пропищала, имитируя слабый голос раненого матадора: « Buenas, Compadre [14] Привет, подруга ( исп .). . Как поживаешь, Пилар?» – «Как это случилось, Финито, chico [15] Малыш ( исп .). , как такая пакость могла с тобой приключиться?» – это опять своим, низким раскатистым голосом. И снова слабым, писклявым: «Ерунда, женщина. Не бери в голову, Пилар. Такого не должно было быть. Понимаешь, я убил его, насмерть убил, никто бы не сделал это лучше, чем я. И вот когда я уже, как положено, прикончил его и он шатался на ногах и готов был рухнуть всей своей тушей на землю, я отошел от него, эдак красиво, не без гордости, а он вдруг как кинется на меня сзади и всадил мне рог между ягодицами, да так, что до самой печенки достал». – Она засмеялась и уже не женоподобным тоненьким голосом раненого матадора, а своим собственным добавила: – А ты говоришь про какую-то безопасность! Неужели ты думаешь, что я, прожив девять лет с тремя самыми завалящими матадорами на свете, ничего не знаю о страхе и опасности? Не тебе рассказывать мне об этом. А ты? Какие надежды я на тебя возлагала – и чем все обернулось! Всего один год на войне – и ты превратился в лентяя, пьяницу и труса.