Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Сделай так еще раз, – попросила она. – Я весь день об этом мечтала.

– Как-нибудь потом, – ответил Роберт Джордан охрипшим голосом.

– Ну вот, а мне что прикажете делать? – прогудела жена Пабло своим раскатистым голосом. – Спокойно смотреть на это? Думаете, меня это не трогает? Кто бы не растрогался! Хоть бы Пабло вернулся, раз никого получше нет.

Теперь Мария не обращала никакого внимания ни на нее, ни на остальных, игравших в карты за столом при свете свечи.

– Хочешь еще вина, Роберто? – спросила она.

– Да, – ответил он. – Почему бы не выпить?

– Смотри, будет у тебя такой же забулдыга, как у меня, – сказала жена Пабло. – С этой его болтушкой… Послушай, Inglés.

– Я не Inglés , я американец.

– Ладно, американец. Послушай. Ты где спать собираешься?

– Снаружи. У меня есть спальный мешок.

– Хорошо, – сказала она. – Ночь ясная.

– И будет холодно.

– Значит, снаружи, – сказала она. – Ну, спи снаружи. А твои мешки пусть спят со мной.

– Хорошо, – согласился Роберт Джордан.

– Оставь-ка нас на минутку, – обратился он к девушке, кладя руку ей на плечо.

– Почему?

– Мне нужно поговорить с Пилар.

– Мне уйти?

– Да.

– Что ты хотел мне сказать? – спросила жена Пабло, когда девушка отошла к выходу из пещеры и встала возле огромного бурдюка, наблюдая за игроками.

– Цыган говорит, что мне следовало… – начал он.

– Нет, – перебила его женщина. – Он ошибается.

– Если это необходимо, я… – спокойно, но не без труда выговорил Роберт Джордан.

– …ты это сделаешь, – продолжила за него женщина. – Я не сомневаюсь. Нет, в этом нет необходимости. Я наблюдала за тобой. Ты решил правильно.

– Но если так нужно…

– Нет, – повторила женщина. – Говорю тебе, не нужно. У цыгана в голове помутилось.

– Но человек, давший слабину, может стать очень опасен.

– Нет. Ты не понимаешь. От этого уже опасности ждать не нужно – он весь вышел.

– Не понимаю.

– Ты еще очень молодой, – сказала она. – Поймешь когда-нибудь. – И, повернувшись к девушке, позвала: – Иди сюда, Мария. Мы закончили.

Девушка подошла, и Роберт Джордан, протянув руку, потрепал ее по волосам. Она снова потерлась головой о его ладонь, как котенок, и ему показалось, что она готова расплакаться. Но ее губы растянулись в улыбке, и она, подняв глаза, посмотрела на него.

– Шел бы ты спать, – сказала женщина Роберту Джордану. – У тебя сегодня был длинный день.

– Хорошо, – согласился тот. – Только вещи возьму.

Он спал, упаковавшись в спальный мешок, и, когда проснулся, подумал, что спит уже давно. Мешок он разложил на усыпанной хвоей земле, защищенной выступом скалы, за входом в пещеру; повернувшись во сне, он почувствовал, как в бок ему впился револьвер, который он пристегнул шнурком к запястью и положил у бедра, когда устраивался на ночлег, вконец уморившись за день: ныли плечи и спина, ноги дрожали от усталости, и мышцы были так напряжены, что земля казалась мягкой, поэтому было особенно приятно просто растянуться в мешке под пушистой фланелевой подкладкой. Проснувшись, он не сразу сообразил, где находится, потом вспомнил и, вытащив револьвер из-под бока, с удовольствием приготовился снова погрузиться в сон, положив ладонь на подушку, сооруженную из одежды, в которую были аккуратно завернуты чувяки на веревочной подошве.

Но тут он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и мгновенно вскинулся, правой рукой схватив внутри мешка револьвер.

– Ах, это ты, – сказал он, отпустив револьвер, выпростал обе руки, притянул ее к себе и ощутил, что она дрожит.

– Забирайся ко мне, – произнес он тихо. – Там холодно.

– Нет. Я не должна…

– Забирайся, – повторил он. – Тогда и поговорим.

Она не переставала дрожать, и он взял ее за запястье одной рукой и нежно обнял за плечи другой. Она отвернулась.

– Иди ко мне, крольчонок, – снова сказал он и поцеловал ее в затылок.

– Я боюсь.

– Не надо бояться. Забирайся.

– Как?

– Просто залезай. Здесь просторно. Хочешь – помогу?

– Нет, – сказала она, но уже в следующий момент оказалась в мешке, и он, крепко прижимая ее к себе, искал ее губы, а она лежала, уткнувшись лицом в импровизированную подушку, но обнимая его за шею. Потом он почувствовал, что ее руки разомкнулись и она снова задрожала.

– Нет, – сказал он и рассмеялся. – Не бойся. Это револьвер.

Он взял его и переложил за спину.

– Мне стыдно, – сказала она, все так же пряча лицо.

– Нет, тебе нечего стыдиться. Здесь. Сейчас.

– Нет, я не должна. Мне стыдно и страшно.

– Да нет же, мой крольчонок. Прошу тебя.

– Я не должна. Если ты меня не любишь.

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю. Ох, я так тебя люблю. Погладь меня по голове, – попросила она, по-прежнему пряча голову в подушку и не глядя на него. Он положил ладонь ей на голову, погладил, и она вдруг оторвала голову от подушки и оказалась в его объятиях, он крепко прижимал ее к себе, ее лицо было прямо напротив его лица. Она плакала.

Лежа неподвижно, он крепко прижимал ее к себе, всем своим телом осязая ее молодое тело, гладил по голове, поцелуями осушал соленую влагу ее глаз и при каждом ее всхлипе чувствовал округлость ее грудей с затвердевшими сосками, топорщившимися под рубашкой.

– Я не умею целоваться, – сказала она. – Не знаю, как это делается.

– Целоваться не обязательно.

– Нет, обязательно. Я хочу делать все.

– Не нужно – все. Нам и так хорошо. Но на тебе слишком много одежды.

– И что я должна сделать?

– Я тебе помогу.

– Так лучше?

– Да. Намного. А тебе разве так не лучше?

– Да. Гораздо лучше. А я действительно смогу уехать с тобой, как сказала Пилар?

– Да.

– Но не в приют. А именно с тобой.

– Нет, не в приют.

– Нет. Нет. Нет. С тобой. Я буду твоей женщиной.

Теперь, когда они лежали рядом, все, что прежде было защищено, стало беззащитным. Там, где раньше ощущалась шершавость грубой ткани, теперь чувствовалась лишь идеальная гладкость, упругость прижатых к нему округлостей, протяженность свежести и тепла – прохладной поверхности, разгорающейся изнутри; длинное и легкое, льнущее к нему и прижимаемое им к себе тело, всеми своими изгибами разжигающее желание, дарящее острое, до боли в груди, ощущение счастья, юное и любящее, теперь уже горячее, вызывало такое щемящее томление, что становилось почти невыносимо, и Роберт Джордан спросил:

– Ты уже любила других?

– Никогда, – ответила она.

И вдруг, замерев в его объятиях, добавила:

– Но со мной это делали.

– Кто?

– Несколько человек.

Теперь она лежала, не шевелясь, отвернувшись от него, словно мертвая.

– Теперь ты не будешь меня любить.

– Я уже люблю тебя.

Но что-то в нем изменилось, и она это почувствовала.