Чезар Петреску - Патриархальный город

Тудор Стоенеску-Стоян отступил назад.

Самые странные и нелепые предположения приходили ему на ум; все, кроме единственно верного.

— Вы поссорились с госпожой Бугуш? Какие-нибудь неприятности?..

— Напротив… Мы сегодня ближе друг другу, чем вчера, чем позавчера, чем когда бы то ни было.

«Может, она рассказала ему, как я посягнул однажды на то, на что не имеет права посягать человек, когда речь идет о жене его друга! — подумал Тудор Стоенеску-Стоян. — Но отчего именно сегодня? Отчего именно теперь сообщила о его непоправимом проступке?»

Смиренным, виноватым движением он поднял руку, прося пощады:

— Дорогой Санди, ради нашей дружбы…

— Оставим нашу дружбу до другого раза, — резко оборвал его Санду Бугуш.

Но тут же спохватился — не слишком ли он суров — и, преодолевая брезгливость, смягчился:

— Прошу тебя, пойми, — сегодня я не могу никого видеть, ни с кем говорить, никого выслушивать… Я тоже кое-кого потерял!.. Я и Адина. Нам необходимо побыть одним.

— Именно в таких случаях и полезен друг…

Санду Бугуш глубоко заглянул ему в глаза.

— Я не выбираю друзей в зависимости от того, насколько они могут быть мне полезны… Не раздумываю об их полезности и не использую их…

— Но как раз это я и хотел сказать тебе, Санди! Потому и спешил. Спроси об этом у Эмила Савы. Я едва вырвался у него из рук.

— И напрасно! Вполне мог бы остаться у него в руках. Для тебя это была бы весьма полезная дружба. Очень советую. Не упускай случая.

Тудор Стоенеску-Стоян оперся рукой о стойку ворот. Как странно! Он-то ехал сюда, сгорая от нетерпения. Ему казалось, что надо бы поскорее. А теперь его благой порыв увял. Упал к его ногам, на землю, словно цветок, на который плеснули щелоком.

— И все же я не понимаю, Сандуле…

— А я и не хочу, чтобы ты понял. Так лучше…

Санду Бугуш сделал шаг назад. Нахмурившись, он глядел в глубь сада, где ждала его Адина. Тудор Стоенеску-Стоян понял, что на сегодня, по крайней мере, всякая попытка дружеского и братского примирения обречена.

— Тогда до свидания, Сандуле.

— До свидания.

Рукопожатие было вялым, холодным, равнодушным.

— Куда поедем, господин Тодорицэ? — спросил извозчик.

— Куда угодно, Аврам. В центр…

Но через несколько шагов он остановил пролетку. Ему были невыносимы цоканье копыт, грохот колес, скрип рессор.

Он сошел и продолжил путь пешком. Когда добрался до Большой улицы, народ выходил из «Центрального». Его с подчеркнутой любезностью приветствовали видные люди города, ему кланялись ученики, оглядывались вслед женщины и девушки-школьницы.

Чтобы избежать этого жестокого любопытства, он решил укрыться у «Ринальти». И попал из огня да в полымя: за столиком пескарей был полный сбор и шла жаркая дискуссия.

По тому, как при его появлении разговор внезапно прекратился, он понял, о ком была речь и что говорилось. Все еще раз поздравили его, толпой бросились жать руку, потеснившись, уступили место, не сводя с него заискивающих глаз. Он был героем дня! Смерть Теофила Стериу отодвинулась на второй план. На первом оказался «успех» Тудора Стоенеску-Стояна. Раскрылся талант, дотоле неизвестный; талант, который далеко не сказал еще последнего слова.

Григоре Панцыру вынул изо рта трубку и, откинувшись на спинку стула, сверлил его своими глубоко запрятанными под кустистые брови глазами.

— Я слышу о тебе что-то необычайное, Стоян! Все эти пескари утверждают, будто ты говорил возвышенно, несравненно, потрясающе и превосходно! Тави отправился в «Сантьяго» — не в Чили, не на Кубу, не на Гаити, не в Аргентину — в наш собственный, что на улице Молдовского Зубра, — заказать в твою честь праздничный ужин и там объявить тебя почетным гражданином града Митру Кэлимана. Префект будто бы приглашает тебя в порядке исключения тут же, как из пушки, вступить в партию. Может, он тебе и задаток дал? Для меня во всем этом кроется нечто непонятное. Прямо тебе скажу. Я этого не ожидал. Ты казался мне посредственностью… Что случилось? Откуда за одну ночь открылся в тебе этот божественный дар?

— Очень просто, господин Григоре! — с непритворной скромностью, сердечным тоном произнес Тудор Стоенеску-Стоян, радуясь возможности излить перед кем-нибудь душу. — Я был искренен. Говорил то, что чувствовал. А все остальное — обычные преувеличения…

— Был искренен? — проворчал Григоре Панцыру. — Говорил, что чувствуешь? Отсюда напрашивается вывод, что в остальное время ты не искренен. И обыкновенно говоришь не то, что чувствуешь… Как бы там ни было, я посоветовал бы тебе и впредь быть искренним и говорить только то, что чувствуешь. Вижу, это тебе больше на пользу! Однако такое объяснение меня не удовлетворяет… Не из-за искренности разволновалась вся эта шушера. Не ради такой малости зовет тебя в свою банду Эмил Сава. Ему вовсе не нужны люди, страдающие этим пороком. Пример Бугуша у тебя перед глазами!.. С тобой что-то иное, не могу понять, что… Объясни!

— У меня есть объяснение, господин Григоре! — заговорил голосом чревовещателя Пику Хартулар. — Мне вдруг пришла охота прочесть стих Эминеску. Помните?

Я не утверждаю, что Стоян сделал это нарочно, предумышленно и сознательно. Но именно этим можно объяснить энтузиазм наших друзей, присутствующих здесь. Они забыли, о ком говорил Стоян. Они забыли про Стериу. В памяти у них осталось только одно: как говорил друг Теофила Стериу. Это оскорбительно даже для самого Стояна. Намерения его были извращены, искажены, можно сказать, опошлены. Низведены с небесных высот на землю, дав пищу земным кривотолкам и выводам. Быть может, на потребу совсем уж земным расчетам. Чего вы хотите? Таков патриархальный город Санду Бугуша! Такие уж мы есть. Все низводим до нашего уровня. Герои кончились с Митру Кэлиманом…

Под свежим впечатлением пережитого в зале чувства, один из пескарей взял слово, проявив мужество и великодушие, не свойственные его натуре.

— Стих Эминеску здесь ни при чем, господин Григоре! Вы даже не захотели прийти послушать. А жаль! И ты, Пику! И нечего тогда так пошло, с насмешкой прохаживаться насчет того чувства, до которого возвысился наш Тодорицэ! И насчет его деликатности, господин Григоре! И насчет такта, Пику! Он ни разу не упомянул о своей дружбе со Стериу. Хотя мог бы. Ведь все мы знаем, как давно они связаны друг с другом при всей разнице в возрасте. Но он даже не вспомнил про это. Кто бы на его месте не согрешил? А Тодорицэ говорил, как безвестный поклонник об авторе книг, которые полюбились ему и запали в душу глубже, чем нам, здешней шушере.