Эндрю Холмс - Клуб для джентльменов

— Саймон, ты сам уничтожил свою работу? — говорит она, фальшиво округляя глаза.

Сквозь туман боли и отчаяния я начинаю вспоминать. Помню, Джил тут была. Помню ее саркастически-дружественную улыбочку. Похаживает и посмеивается. Вся такая подруга до гроба. Помню, как она юркнула в кухню — ответить на призывный писк своего сотового. Помню, что диктофон в кухне сам включился на ее голос и записал разговор: «…Извини, Роджер, тут одно дело вклинилось. Я, собственно, уже на месте…» По этим словам я понял всю правду про Джил — и то, что она замешана в заговор против Эмили.

— Кто такая Эмили, Саймон? — повторяет Джил.

Лживые слова сыплются с ее губ, как вонючие обслюнявленные окурки. Ах, продажная Джил! Еще одна бенстидова шлюха! О да, да, теперь всё вернулось: про то, как мне внезапно воссияла жуткая правда — и в какое исступление она меня ввергла. Да, теперь мне вдруг вспоминается всё разом: как рамы триптиха гнулись и ломались под моими руками, как носки моих туфель пробивали холсты, которые шипели и корчились на полу. О, мне всё, всё вдруг вспомнилось.

— Это ты натворила! — рычу я. — Это ты во всём виновата!

Джил начинает медленно пятиться к выходу.

— Боже правый, мистер Шарки, что с вами приключилось? — говорит Карл, подзывая жестом швейцара, чтобы и тот полюбовался человеком с рукотворной или, лучше сказать, кроссовкотворной слоновостью. Я сердито отворачиваю свою распухшую морду — в шишках, синяках и ссадинах. Мне хочется крикнуть: «Нашли забаву! Чего шары выкатили! Я вам не мартышка в зоопарке!»

Кстати, это Джордж познакомила меня с волшебными возможностями корректора «Туше Экла», которые сегодня, увы, не срабатывают — и у косметического чародейства есть предел.

Тот, кто упрямо не просыхает и нюхает в обе ноздри, практически не замечает качественного скачка в новое состояние, когда ходить с разбитой рожей для него становится естественным, а помнить, кто бил и почему, — неуместным излишеством. Джордж, наблюдая мое качение вниз, уже ничему не удивлялась. Но даже ее поразило то, как быстро я свыкся с фингалами-фонарями и прочими прелестями неизвестного происхождения, которые я регулярно приносил в дом. Поначалу она, сердобольная, с гордостью показывала мне, на какие трюки способна женская половина человечества в борьбе с внезапным наглым прыщом на лбу или другой кожной напастью. Для меня эти гримерные кремы были истинным откровением. Я стал рьяно ими пользоваться — разумеется, под ее мудрым руководством. Потом разошелся и стал гримироваться без ее помощи и ведома. Джордж сделала мне пару-другую втыков — напомнила, что это не штукатурка, а очень дорогие продукты, которыми пользоваться надо с умом, нанося тончайшим слоем. Ага, с похмелья да трясущимися руками… Словом, чтобы она поменьше воняла, я однажды направился лично в «Дикенс и Джонс» и с тех пор всегда имел собственный макияжный набор.

Разумеется, в жару я не красился — вы пробовали загримировать водопад? Со временем выяснилось, что есть такие «упрямые» синяки на морде, которые можно закрасить только малярной краской. Именно такие непреклонные синяки нынче на физии мистера Шарки. Уже ночь на дворе, и прятаться за темными очками себе дороже — так загремишь на какой-нибудь лестнице, что последнее отобьешь. Без очков и грима я сейчас тот еще красавец: когда в подземке любезно придержал дверь женщине, она шарахнулась от меня как от чумы; в набитом вагоне на лавочке справа и слева минимум два свободных места. И вот теперь Карл и его товарищ пялятся на меня во все глаза. Дома, перед выходом, я прилежно поработал со своим лицом, игнорируя эхо Джорджиных слов: «Это не штукатурка, достаточно тончайшего слоя!» Но глянув в зеркало в последний раз, я был вынужден со вздохом констатировать: полбанки корректора только подчеркнули всё то, что должны были скрыть.

— О, мистер Шарки, кто это так изукрасил ваш портрет? — якобы сочувственно выпевает швейцар.

— Напала шайка долбаных подростков, — говорю я с добродушной улыбкой на удвоенной порции своих губ. Я верен принципу Шерлока Холмса: что хочешь спрятать — клади на самое видное место.

— Ох уж этот молодняк! — говорит Карл и хохочет. — Все время приходится учить жизни шпану.

Меня оскорбляет, что Карл и его дружок даже на секунду не надели сочувственной мины. Мол, какой ужас, мистер Шарки! Да попадись нам в руки ваши обидчики, мы бы им показали такую-то мать!.. Вместо этого, в нарушение всех приличий, они только насмешничают.

— Вы, конечно, тоже задали им перцу, да? — говорит Карл.

Я неопределенно хмыкаю и говорю:

— Всё равно они в убытке не остались — все мои денежки с собой прихватили!

— Ой, они ли? — говорит Карл. — А может, на вас напала шайка стриптизерок?

Они со швейцаром переглядываются и синхронно ржут. Опять меня как ножом по сердцу: и что бы им для приличия не сказать пару ласковых слов побитому человеку?

Изнутри к нам подходит посетитель с вопросом к Карлу: «Шеф, где у вас тут банкомат?» Ага, так девочки разогрели, что понадобилось больше денег!.. Карл показывает на дальний закуток холла — там у банкомата небольшая очередь таких же пиздострадальцев. Я с завистью смотрю на них — есть что снимать со счета! Затем делаю шаг в холл. В последний момент почти затылком ловлю быстрый перегляд вышибалы и швейцара — они явно на грани того, чтобы не впустить меня!

— Да бросьте вы, — говорю я, на всякий случай останавливаясь — чтобы за шиворот при народе не схватили. — Даже с синяками я выгляжу лучше большинства ваших завсегдатаев!

— Ладно, проходите, — говорит Карл, неохотно взмахивая рукой. — Другого бы завернули.

Ах ты черт! Мне как-то и в голову не приходило, что с разбитой рожей меня могут кышнуть от «Меховой шубки». Слава Богу, я это я, и меня тут хорошо знают. Маленькая победа окрыляет, и поэтому я вполне добродушно воспринимаю порцию ахов гардеробщицы:

— Ой, несчастье-то какое! И что это, мистер Шарки, с вами приключилось?

— А, выпал из грузовика, — с достоинством роняю я. — Будьте любезны уведомить Терри, что я спускаюсь в клуб.

Если самое прекрасное существо на планете — женщина, то вот он — заповедник самого прекрасного, где наипикантнейших львиц можно наблюдать с предельно близкого расстояния и не прячась за кустами. По клубным стандартам, еще детское время, но почти раздетые красавицы так и роятся, так и роятся. В первый момент впечатление, что их тут сотни! И все такие лакомые! Как обычно, я машинально ворчу про себя: «Жалкие торгашки плотью!» Но, как обычно, мне на это наплевать. Обидно не то, что они торгуют собой, а то, что мне не на что их покупать.

Ожидая, что Терри выглянет меня поприветствовать, я ошиваюсь в проходе и рассеянно смотрю на сцену — там девушка ведет к завершению свой танец. Она на коленях и проделывает обычный номер стритизерок — крадущаяся пантера: правое колено вперед, левая рука вперед; левое колено вперед, правая рука вперед. Потом она перекатывается на спину и прогибает хребет вверх так сильно, что ее грудь почти распластывается по ребрам. Девушка вскакивает — и музыка заканчивается. Я в миллионный раз матерю тутошнего дурака диджея, который имеет привычку оставлять глупую паузу между концом музыки и своим развеселым призывом поаплодировать как следует.