Эндрю Холмс - Клуб для джентльменов

Теперь глазами я шарю по клубу в поисках Хайди — наверняка мой внутренний радар угадает ее и в полумраке. Но тут подходит Терри.

— Добро пожаловать в страну надежды, мистер Шарки, — говорит он, улыбаясь от уха до уха. Прежде чем он успевает заметить мои синяки, я успеваю заметить мрачную иронию этой фразы. — Что с вами случилось?

— Хулиганы побили, — говорю я, снова надевая выражение несчастной жертвы.

— Надеюсь, вы дали им сдачи! — сдержанно смеется Терри. Но по глазам угадываю — в таком виде я его мало устраиваю. Это клуб для джентльменов, черт возьми!

А настоящие джентльмены если и имеют синяки, то из вежливости оставляют их дома.

Недовольство Терри проявляется почти впрямую уже в следующей фразе:

— Хотите присесть у бара?

Он и не пытается усадить меня за столик.

— Да, с удовольствием, — говорю я. — Впрочем, я сегодня ненадолго. Думал, загляну-ка на огонек. Вы ведь обещали угостить меня стаканчиком…

— Когда это я обещал?

— Ха! И не думайте вывернуться, старый… прохиндей! — говорю я и фамильярно хлопаю его по плечу. Вышло неловко. Я хотел сказать «шалун», а вырвалось более искреннее слово.

— Ну, раз обещал — значит обещал, — сухо говорит Терри. Мы идем к бару, и, пока я сажусь, Терри жестом подзывает бармена Пола. — Одно условие: никаких контактов с Хайди. Абсолютно никаких. Даже и не пытайтесь! Договорись?

Я припоминаю вчерашний разговор: Бенстид наложил вето на статью о клубе. Теперь, когда я знаю о его связи с Хайди, я не удивлен.

— Что значит, никаких контактов с Хайди? — строя из себя дурачка, говорю я. — С чего это она стала вдруг такой недоступной? Трудней добраться, чем до Мадонны!

— Приказ есть приказ, — говорит Терри. — Так велел мистер Би.

— Понятно. Неужели это связано с моей рецензией на мюзикл?

Лицо Терри светлеет — как у человека, которому в трудной ситуации подсказали отмазку.

— Да, разумеется. Вы там уж очень… сами понимаете, дружище!..

Врешь, Терри, врешь. Забыл, что Бенстид запретил мне контакты с Хайди до того, как имел возможность прочитать мой нелицеприятный отзыв о «Подружке гангстера».

Мистер Би потому не хочет допускать журналистов к Хайди, что могут всплыть его интимные отношения с ней, не иначе. Для отказа от даровой рекламы своему клубу должны быть серьезные основания.

Стало быть, я иду по верному следу. Раз он меня уже боится — значит я вот-вот наступлю ему на мозоль!

— Ах, Терри, — говорю я, продолжая играть под дурачка, — это такая глупость! А что, если я приглашу Хайди к своему столику в качестве посетителя? Мне с ней и тогда нельзя словечком перемолвиться?

— Насколько я понимаю, вы за столик не собираетесь?

— Пока не собираюсь. Но допустим чисто теоретически. Сажусь я за столик и прошу прислать мне Хайди для танца. Вы что, Терри, откажете?

— Мистер Шарки, я получил четкие указания. И зачем нам ссориться? Или вы хотите ссориться… именно сейчас?

Это явный намек на мои синяки и непрезентабельный вид. Получить пару новых украшений на лицо от здешних вышибал мне не улыбается, поэтому я поспешно говорю: нет, ссориться я не желаю, и, разумеется, у меня и в мыслях нет говорить с Хайди, раз запрещено. Слово джентльмена. А теперь, пожалуйста, двойную водку-мартини, только из шейкера, а не просто взболтанную. Затем я соображаю, что менее изысканная двойная водка с тоником крепче прошибет, — и меняю заказ.

— О черт, — говорит бармен Пол, — что у вас с лицом?

— Порезался, когда брился.

Пусть догадывается об остальном по иронической горечи в моем голосе.

Но я уже отвернулся от бара. На сцену по ступеням спускается новая танцовщица. Она меня мало интересует. Я весь изгляделся в поисках Хайди. Изглядимся-мся-мся-мся, пока водка еще не вся… За столиками похотливо смеющиеся мужики, рядом с ними стриптизерки; везде полуголые официантки; и все пьют, пьют, пьют и сорят деньгами… Всё за деньги, деньги, деньги… Проплачен каждый вздох, каждый поворот головы, каждая улыбка…

Да я здесь чужой, посторонний! Меня пустили сюда по ошибке — просто на мне тоже пиджак. Ну что у меня общего с этими людьми, которые имеют привычку в ожидании появления семейных чемоданов на багажной карусели ставить ногу на край тележки, а руку класть на макушку одного из малолетних отпрысков; которые с рассеянной улыбкой глядят на своих жен, заправляя любимую машину? Что у меня общего с глупыми, разочарованными в жизни и затраханными семьями мужиками, которые приходят сюда за оджентльмененной аморалкой и за проплаченной приапической надеждой? Что у меня общего с этими человекообразными, которых швейцар в смокинге выстраивает в очередь к банкомату — как рабочих к конвейеру по производству денег? Какого хера я тут потерял — я, соавтор старого хита «Пороховой заговор»?

Я делаю большой глоток водки — в надежде, что она, любезная, разгонит тоску и погонит дезертира обратно к письменному столу, ибо мне непременно нужно домой, к поганому интервью. Однако именно в этот момент я вижу Хайди. Сердце — мой радар — трепыхнулось. Да, верно, она идет в моем направлении. Однако не одна, а с хмырем-посетителем. Ведет его за руку. Я чувствую укол не то чтобы ревности, а так, укол черт знает чего. Во мне поднимается ненависть. Разумеется, не против Хайди. И даже не против хмыря. Ненависть вообще. Парочка удаляется в заднюю комнату, где происходит приватный стриптиз. Хмырь с застенчивой ухмылкой оборачивается на друзей за столиком, которые, как и положено, ржут и провожают его ободрительными сальностями. За музыкой их, слава Богу, не слышно.

О, эта задняя комната! Пульсирующее сердце клуба. Когда хмыри спускаются по лестнице, им заманчиво мелькает то, что там происходит, — какие-то части голого тела и каменеющего в кресле счастливчика. Задняя комната — своего рода клуб внутри клуба. У входа, перекрытого бархатным шнуром, стоит свой швейцар. Сейчас он снимает шнур и с почтительным кивком пропускает внутрь Хайди и ее хмыря. Швейцар, он же вышибала, поворачивается так, чтобы видеть происходящее в задней комнате — готовый вмешаться при нарушении правил.

Я делаю еще глоток водки. Смыть нехорошее впечатление. А между тем водку нужно тянуть, напоминаю я себе. Второй дармовой порции не будет.

Внимательно следя за выходом из задней комнаты, я прикидываю длительность приватного танца. Я представляю, как Хайди сбрасывает платье. Хмырь сидит в кресле и улыбается (воображает — смущенно, а на деле — похотливо). Ее руки скользят от плеч к бедрам, и она смотрит вниз на саму себя, приглашая его сделать то же самое, и он подчиняется (воображает — застенчиво, а на деле — нагло). Она поворачивается к нему спиной и чуть наклоняется, и его буркалы бегают по ее телу вниз-вверх, вниз-вверх. Хайди опять поворачивается — и лифчика уже на ней нет. Она кладет руки на подлокотники кресла и наклоняется к хмырю — так, что груди нависают над его лицом и ее соски почти касаются его губ. Каково это чувствовать? Так и тянет потянуться и лизнуть торчащий в дюйме от тебя сосок… по неусыпный вышибала у бархатного шнура бдит, и горе тому, кто поддастся естественному импульсу! Поэтому хмырь держит язык за зубами, а руки у боков. Стриптизерки он и случайно не должен коснуться пальцами. Клуб — для джентльменов! Он не имеет права положить руки даже себе на колени. Потому что на них, если он будет щедр, приземлится задок или даже мокрый передок танцовщицы. И хмырь сидит истуканом и тужится быть этим самым… джентльменом.