Арне Гарборг - Мир

Он поднялся из-за стола. И когда все умолкли, он сказал твёрдо и коротко:

— Богу угодно, чтобы я помог этому мальчику. Но если он войдёт в мой дом, он обязан следовать порядку, заведённому здесь, и привыкнуть к работе и к молитве. Я не потерплю никакой лени, а также прочих бродяжьих штучек. Если он согласен на такие условия, присылайте его. Посмотрим, чем нам Бог поможет.

Энок торопливо вышел; цыгане принялись осыпать его благодарностями и похвалами.

…Спустя два дня явились Томас и Гунхильд с Каролусом Магнусом.

Это был маленький худенький паренёк, с маленькими тёмными беспокойными глазками и быстрыми, торопливыми движениями, лёгкий и гибкий, как танцор. Когда он шёл, он был как будто невесом; родители не могли за ним угнаться — они шагали слишком медленно в сравнении с ним. Маленькое круглое смуглое личико иногда выглядело таким серьёзным и торжественным, что становилось смешно; это был сам Томас-цыган в миниатюре. Каролус старался разговаривать и вести себя по-взрослому, по-умному, чему Анна весьма смущалась. Он не походил на остальных детей. В нём было больше здоровья. Видно, что он вырос на природе, как вольная птица, в нём смешалась кровь многих племён, он был бодр и подвижен, как дикий зверёк. Рядом с ним Гуннар выглядел бледным, хотя был полнее и крепче.

Каролус торжественно поприветствовал Анну, свою «новую мать»; он обязуется «с Божьей помощью вести себя так, что ей не придётся …» Цыганские повадки; этот сладкий рот и проворный язычок; Анна скривилась, подавая ему руку и приглашая: «Добро пожаловать к нам!» — Уфф! До чего мягкая, слабая ручонка, как у старой девы!

Не менее торжественно Каролус поприветствовал своего нового «отца». Он посмел заверить, что явился к нему с добрыми намерениями:

— И я надеюсь, вы проявите ко мне снисходительность, если я с чем-то не справлюсь.

— Если ты с юных лет начнёшь искать Господа, Каролус, и молиться ему, то остальное, пожалуй, приложится, — отвечал Энок.

Потом заговорил Томас-цыган и, наконец, Гунхильд. Бесконечные сказки для мальчика и беспрерывные похвалы «кротким и благородным людям», приютившим его… Речь уже срывалась на крик, так что впору было затыкать уши. На губах виднелась характерная цыганская ухмылка: блуждающая, полускрытая, как будто приглушённая. В конце Гунхильд вставила несколько слов на своём наречии, и они звучали так же резко и призывно, как и вся её речь:

— И я надеюсь на Бога, Каролус, что ты будешь хорта романисэль и не позволишь буру стультрать дэро, или боккать дэро, или даббать дэро! Но если дэро каммать не латьот, тогда нашай и авай к даду и дейе; во имя Иисуса Христа! [74] И я надеюсь на Бога, Каролус, что ты будешь настоящим цыганом и не позволишь мужику обманывать себя, бить или морить голодом! Но если тебе будет плохо, тогда убегай и возвращайся к папе и маме; во имя Иисуса Христа! ( цыган. ). И тогда ты будешь жить хорошо.

Это было почти невыносимо. Но Томас сказал одну вещь, на которую Энок обратил внимание.

— Быть может, и мне повезёт, и я покончу с бродяжничеством на закате дней моих. С давних пор я желал и стремился к этому; нынешней зимой я говорил с самим пастором Мейером, и он мне ответил именно так: «Если ты хочешь, чтобы Энок Хове поспособствовал тебе, — сказал пастор, — то это вполне возможно; ибо Энок Хове, — сказал он, — второй человек после меня в комитете помощи беднякам, и его слово для нас — закон!»

Гунхильд подмигнула мужу: молодец!

— Нет, этого пастор не мог сказать, — смущённо заметил Энок.

— Он сказал именно так, а он не тот человек, который лжёт и болтает пустое; ибо в Писании сказано: не клевещи на ближнего своего!

Энок был изумлён такими похвалами, причём от самого пастора. Да, Мейер — хороший человек. Уразумев суть дела, Энок обещал помочь Томасу, насколько это было в его силах; быть может, и здесь Господь хочет испытать Энока. Цыгане ушли с благословениями, молитвами и полным мешком провизии; и Энок чувствовал себя озабоченным тем новым делом, кое было на него возложено.

…То, что Господь помогал ему, вскоре подтвердилось. Каролус оказался таким послушным и милым, и с ним было так приятно, что он мог бы послужить примером для несчастного Гуннара. И Энок даже попрекал сына: «Смотри на Каролуса и делай, как он!» — говорил Энок Гуннару чуть ли не каждую минуту.

С Гуннаром творилось что-то странное. Раньше он был таким милым и всё понимал, но в последние две зимы его как будто подменили. Во всём он выказывал нежелание, даже сопротивление, неохоту и неприязнь, порой даже ненависть. Ходил вечно недовольный и угрюмый, и ни одного слова от него нельзя было добиться, даже если о чём-то спросить. Как это понимать? Пожалуй, в парня вселился дьявол, стоило Богу показать своё расположение; так же как в Евангелие, где бесы особенно буйствовали тогда, когда Иисус стоял перед ними.

Каролус был совсем другим. Всё, что он делал, он исполнял легко и охотно; а когда говорил, он был таким милым и смышлёным, что общаться с ним было одно удовольствие. Он и сам иногда спрашивал о чём-нибудь, и даже мог рассуждать о высоком, так что Энок иногда думал об Иисусе, в юные годы проповедовавшем в храме. Да, цыгане часто кичились подобными рассуждениями; но Каролус пожил среди порядочных людей, так что эта грязь к нему не пристала.

Мальчик не отлынивал и от работы; больше всего он любил пасти скотину, бегать к соседям с мелкими поручениями и прочую непыльную работу. Однако Энок должен был приучить его к настоящему труду и привить к нему охоту. Коли у парня есть желание и Господь захочет того, он сможет. Энок молил Бога о вразумлении и терпении, дабы исполнить это нелёгкое дело, так чтобы Каролус очистился от всего, что унаследовал от своих сородичей, всех этих цыганских штучек и разгильдяйства.

С самого начала Энок не позволял себе быть строгим по отношению к Каролусу. Его следовало наставлять понемногу, постепенно. Стоило проявить жёсткость — он мог просто-напросто убежать. Зато теперь можно задавать Гуннару побольше работы; посмотрим, как у Каролуса проснётся чувство достоинства, и он не позволит ему, младшему, себя позорить!

И Энок стал вести себя с Гуннаром ещё строже, чем раньше. Всё должен был делать он: «Гуннар, выгреби навоз из хлева; Гуннар, принеси торфу!» Но с цыганёнком Энок был таким добреньким: «Каролус, может, ты будешь так любезен немного помочь Гуннару?» — «Каролус, может, ты выйдешь посмотришь за лошадями?» Фу! Это было отвратительно, и Гуннар плевался от злости. Какой слащавый тон, какая торжественность — это было так мерзко! И этот цыганёнок. Первое время Гуннар боялся его; Йорина рассказывала, что цыгане — язычники. Но вскоре к боязни добавилась ненависть. То, как Каролус подлизывался и ластился к отцу, его слащавые речи, особенно о Боге, — уф! А как он врал! — аж слюни бежали! О, это было ужасно. А стоило Каролусу очутиться вне поля зрения Энока, — он только и делал что слонялся, руки в карманы, и бездельничал! И никогда ему не скажут плохого слова; ничего подобного! А розги — ха-ха-ха! Пороть цыганёнка розгами? Нет, лишь пару сладких слов нежным тоном: «Очень жаль, что ты не сделал это, Каролус, ведь ты такой способный парень. Пускай Гуннар поможет тебе». Да, почему бы Гуннару не помочь? Гуннар на всё сгодится. А цыганёнку вовсе не обязательно расхаживать в кожаном тряпье.