Элизабет Боуэн - Смерть сердца [litres]

– Котенка? – удивилась Анна. – Какого еще котенка, Порция?

– Черного котенка.

Анна задумалась:

– Ах, тот черный котенок. Бедняжечка, он умер… Значит, я там маленькая?

– Да, у тебя длинные волосы.

– Рисунок пастелью. А, так это в комнате для гостей. А кто такая Клара? Расскажи мне о ней.

Порция не знала, с чего начать – и взглянула на Эдди. Он пришел в себя и совершенно непринужденно ответил:

– Клара? Положение Клары неопределенное. Ее нельзя было назвать частью компании. И в то же время мысли о ней меня преследуют – возможно, как раз поэтому. Она тратит кучу денег в надежде выйти замуж за Дикки – ну, Дикки Геккомба. Кроме того, ее сумочка что-то вроде мышиного гнезда, куда она ныряет в каждой непростой ситуации. Правда же, Порция? Мы сами это видели.

Анна сказала:

– Вот бы и мне так.

– Анна, дорогуша, тебе это совершенно незачем… В общем, в тот вечер в «Павильоне» Кларе из-за нас пришлось полезть в сумку. Когда мы все так гадко себя вели. Я-то, разумеется, хуже всех. Анна, все было правда ужасно: мы с Порцией очень мило прогулялись по лесу, а потом я все испортил, когда напился и стал буянить. В «Вайкики» я поначалу произвел очень хорошее впечатление, но потом, боюсь, все пошло насмарку.

Эдди игриво покосился на Порцию, затем повернулся к Анне и продолжил:

– Кларе действительно нелегко пришлось: она смотрела только на Дикки, а Дикки смотрел только на нашу Порцию.

Порция ошеломленно вскинулась:

– Нет, Эдди, ничего он не смотрел!

– Ну, какие-то ухаживания были – правда, односторонние, и Дикки не готов был заходить слишком далеко. Я слышал, как он дышал на тебя в кино. Он дышал так сильно, что надышал даже на меня.

– Эдди, – сказала Анна, – ты и вправду очень вульгарен. – Она отстраненно, холодно уставилась на свои ногти, но через минуту не выдержала и спросила: – Вы ходили в кино? Когда?

– В самый вечер моего приезда, – живо ответил Эдди. – Все шестеро. Вся компания. Должен заметить, что Дикки меня просто шокировал: он не только старый фашист, он еще и вести себя не умеет. На побережье люди и вправду особо не церемонятся.

– Бедненький, – сказала Анна. – Ну а ты что?

– Там было темно, поэтому я не мог выразить ему своего отношения. Кроме того, его сестра держала меня за руку. Они там все не промах – знаешь, Анна, когда ты в следующий раз решишь куда-нибудь отослать Порцию, будь повнимательнее с выбором места.

Этого ему говорить не стоило.

– Порция умеет себя вести, – ледяным тоном сказала Анна. – А от умения себя вести зависит куда больше, чем ты думаешь.

Взгляд, которым Анна окинула Порцию, был бы даже добрым, приложи она к тому хотя бы малейшие усилия. Эдди же она, с ядовитой нежностью, сказала:

– Ты хоть и умен, но совершенно не можешь ни о чем рассказать. Более того, ты так стараешься извлечь пользу из всего происходящего, что даже не замечаешь, что происходит.

– Ладно, тогда спроси Порцию, – надувшись, ответил Эдди.

Но Порция опустила глаза и промолчала.

– А вообще, – сказал Эдди, – я тут говорю через силу, потому что у меня нет ни малейшего настроения разговаривать. Но тут мне положено всех развлекать. Прости, что огорчил тебя своими словами, но я практически говорю сквозь сон.

– Так иди домой, если хочешь спать.

– Не понимаю, с чего это ты так обиделась, стоило речи зайти о сне, а ты ведь обиделась, Анна. В дождливый весенний денек, когда других занятий нет, да еще в такой тихой милой комнатке – это же самое естественное дело. Нам бы всем надо лечь и уснуть вместо болтовни.

– Порция не очень-то болтала, – сказала Анна, глянув в сторону камина.

Едва один этот звук слетел с губ Эдди, всего одно слово – и желание уснуть развернулось в Порции, будто веер. Она увидела, как струи дождя отражаются в стоявшей на подносе серебряной посуде. Она почувствовала, словно стирается из комнаты, становясь такой незаметной, какой она и была на самом деле для Анны с Эдди. Она пододвинулась поближе к камину, прислонилась щекой к его мраморному боку, сделав это почти бессознательно, будто бы она была одна где-то совсем в другом месте. Спрятавшись за закрытыми веками, она расслабилась, ожила. Коврик, присборившись на начищенном полу, ушел у нее из-под ног; гостиная со всей ее жестокостью уплывала, расползалась в клочья, медленно линяла, будто попавший в воду рисунок.

С самого их разговора с Сент-Квентином мысль о том, что ее предали, завладела ей, захватила ее – во сне и наяву, словно чувство вины, и поэтому она не могла набраться духу, чтобы смотреть людям в лицо, поэтому она боялась встречи с Эдди. Но стоило ей закрыть глаза, пока он был в одной с ней комнате, стоило ей ощутить щекой бесстрастный мрамор, как она словно бы провалилась в объятия неприкосновенности – неприкосновенности сна, анестезии, бесконечного одиночества, неприкосновенности ее путешествия через всю Швейцарию спустя два дня после смерти матери. Она видела деревья, которые видела, когда поезд вдруг безо всякой причины остановился; она, всеми своими нервами, видела деревья в парке, сразу близкие и далекие. Она слышала сильское море, а затем – молчаливые просторы берега.

В гостиной наступило молчание. Потом Анна сказала:

– Вот бы и мне так, вот бы и мне было шестнадцать.

Эдди сказал:

– Как она мило выглядит, правда?

Чуть позже он тихонько подошел к Порции и дотронулся до ее щеки, на что Анна, по-прежнему сидевшая в гостиной, ничего ему не сказала.

– Честное слово, Анна, все слишком далеко зашло! – кипятился внезапно позвонивший Эдди. – Мне только что звонила Порция, сказала, что ты читаешь ее дневник. А я и ответить ей толком ничего не мог – в конторе были люди.

– И ты сейчас звонишь с рабочего телефона?

– Да, но все ушли обедать.

– Представляешь, я знаю, что сейчас обеденное время. У меня в гостях майор Брутт и еще двое друзей. Ты нечеловечески бестактен.

– Откуда мне было знать? Я подумал, ты можешь счесть это важным.

– Могу.

– Они там с тобой?

– Ну разумеется.

– Тогда до свиданья. Bon appétit , – прибавил Эдди громким, обиженным голосом.

Он бросил трубку раньше Анны, которая после разговора вернулась к столу. Трое гостей, заслышав в ее голосе нотки, какие обычно проскальзывают в ссорах влюбленных, старались не коситься в ее сторону; все трое, впрочем, были довольно простодушны. Мистер и миссис Пеппингэм, из Шропшира, были в этот понедельник званы к обеду, потому что их сосед в Шропшире, по слухам, искал себе управляющего, и на это место, вероятно, мог подойти майор Брутт. Но чем дольше длился обед, тем понятнее становилось, что если майор и сумел произвести впечатление на Пеппингэмов, то только как весьма порядочный человек, которому отчего-то не суждено ни в чем преуспеть. Чертовское невезение, но ничего не поделаешь. Майор выказывал трогательную несговорчивость и решительно отказывался прыгать через обручи, которые время от времени подставляла ему Анна. Пеппингэмы явно считали, что, хоть майор и преуспел на войне, ему вообще-то повезло, что ему подвернулась война, на которой можно было преуспеть. Тщетно Анна пыталась разговорить майора, повторяя, что он выращивал каучук, что он был – ведь был же? – управляющим довольно большого поместья в Малайе и что, конечно, самое-то главное – да ведь? – он умел руководить людьми.