Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

Куда было бедной матери деваться с сиротками? Обратно в горы к Алимурзе, который тоже считал своего брата кровником? Да он и не пустил бы нас в нашу саклю. Даже на похороны не приехал. Идти с сумой по миру или в кабалу к ненавистному алдару — добра ни от того, ни от другого не было. Мать выбрала худшее худо, хоть и казалось оно ей с виду полегче…

Пока я рассказывала сестрам о своем житье-бытье и угощала их принесенной едой, пришла мать. Увидев меня, залилась слезами. Ощупывала платье и плакала. Все повторяла:

— Несчастная ты моя сиротинка!

Мама исхудала и постарела очень.

— Устала ты, — гладила я седые мамины волосы.

— Ох, дети. Работа для того и есть, чтобы уставать… Горе сушит тело и душу рвет… Нет нам счастья, доченька…

— Что случилось, мама? — перепугалась я не на шутку.

— Разгулялся серый бугай утром сегодня, да зарежут его на хозяйские поминки. Ударил рогами красную стельную корову. У той — выкидыш. Мало стервецу, так он второй раз поддел несчастную и выпустил кишки…

— Чего же ты убиваешься, — стала я успокаивать маму. — Хозяйский бык умертвил хозяйскую корову… Ты же не виновата…

— Нет, сироточка! — отчаивалась мама. — На бедного, говорят, и падающий камень вверх катится… Лишит он меня, душегуб, куска хлеба! Хорошо, если бы только за месяц удержал. Но старший пастух сказал: «И годом не расплатишься». Дженалдыко подсчитывает все: и сколько корова дала бы молока, и сколько мяса нагулял бы телок… До гроша сочтет… Осталось веревку на шею… — И крупные слезы покатились у матери по щекам, которые, казалось, были обтянуты ссохшейся кожей.

Плакали мы в четыре голоса.

Не успели мы одно горе размыкать, как приоткрылась скрипучая дверь и соседка Разиат запричитала:

— Погубили наших лучших мужчин! Провалиться бы этому германцу в преисподнюю! Чтоб сразила чужая жгучая пуля русского царя! Чтобы черный гроб его вынесли со двора!..

Мы притихли.

— О каких мужчинах ты говоришь? — утирая слезы, спросила мать.

— Чего же вы тогда ручьем истекаете? — Разиат, казалось, рассердилась. — Я услышала, что вы плачете, и прибежала с улицы. А то ведь я по покойникам шла голосить…

— По каким покойникам? — удивилась мать. — Я была в поле, и корова Дженалдыко…

— У тебя, Гурион, кроме коров Дженалдыко, вижу, и думок других нет… Все село в черном трауре, а она — коровы… Только сегодня девять наших мужиков плоть свою осиротили. В гробу человек не жилец… В лазарете каком-то, говорят, померли…

— Будь они прокляты, убийцы их! — мать ударила себя кулаками по коленям. — А из каких домов, горемычные?

— Всех не упомнила… Один — старший сын Фарниевых Гагуыдз, жена, бедняжка, осталась на сносях… Другой — Магомет — единственный сынок Азион; кто утешит старушку, кто земле предаст, веки закроет… А Темыр, сынок старой Баразгон, тот и вовсе пятерых сероглазых кормильца лишил…

— Ой, горе мне! — всплеснула руками мама. — Темыр — наш родственник по мужу. Пойдем, Разиат, сходим к ним, бедных девочек приголубим…

Мать позабыла о собственном горе. Лишь обернулась с порога:

— В котомке — топинамбур [3] Земляная груша. , отведите голод, родные мои. Скоро вернусь. А ты, Назират, уходи засветло: еще искать будут. Беды не оберешься…

Возвращалась я будто во сне. Всюду мне виделись мертвые воины. И я уже слышала, как Дженалдыко требует, чтобы девочки Темыра шли к нему в работники. Ведь Темыр тоже был из «временных» и построил себе курятник на хозяйской земле.

«Служить станешь мне! — грохотал Дженалдыко и закатывался противным смехом. — А подрастете — продам всех. Жаль, без меня преставился нечестивец этот, Темыр. Но я своего не упущу… Ха-ха-ха!»

Чем ближе подходила я к алдарскому дому, тем больше закипала во мне злость. Удивительно, раньше был только страх! Думала: «Когда же будет конец волчьим порядкам на земле? До каких пор моя мать и я будем безмолвными рабами у проклятого кровососа Дженалдыко?»

Еще издали донеслись крики и брань. Алдарские гости словно взбесились. Где-то стреляли. «Неужели передрались спьяну?» — подумала я, пробираясь во двор. И застала настоящий переполох. Гости бегали, метались, натыкались друг на друга, кричали что-то непонятное. Лишь какой-то пьяный господин беззлобно разводил руками:

— Вот ловко! Ай, как обхитрили всех! Из-под носа увели…

Дженалдыко ходил мрачный. Взад и вперед. Без конца плевался, ругал кого-то и бил себя по голове…

Возле комнаты Ирахан собралось много протрезвевших гостей. Толкаясь, они заглядывали в открытую дверь. Допытывались друг у друга: «Ну как, выживет?»

Разыскала я Машу, спрашиваю: что случилось?

— Да ничего, — махнула Маша рукой. — Ингуши украли Дарихан. — Она похлопала меня по плечу: мол, делай свое дело. — Наши поехали догонять…

— А барыня что, умирает?

— В обмороке. Ничего с ней не станется. Нас переживет.

— Маша, да как же ничего, если разбойники украли девушку, а мать ее водой отливают! Кровь из-за девушки может пролиться?

Маша снова отмахнулась и только буркнула:

— Ничего, потому что с жиру бесятся. Пир во время чумы…

После свадьбы и злополучного похищения сестры Агубечир уже не возвращался на фронт. Поговаривали, что служит он во Владикавказе. Однако и домой после ссоры с отцом не приезжал. Дженалдыко в сердцах обвинил тогда сына в трусости за то, что он не смог отыскать след похитителей, упустил их. Агубечир и затаил злобу — на отца и на ингушей…

Много прошло с тех пор месяцев. Теперь уже специальным войском, которое должно было усмирять бунтовщиков-горцев, командовал Агубечир. И задумал Агубечир пойти походом на ингушские селения. Не выдадут добром ингуши его сестру, он без жалости будет сжигать их дома и целые селения.

Узнали об этом ингуши-похитители и каждое воскресенье засылали примирителей к Дженалдыко. Но алдар не давал согласия, ссылаясь на сына: мол, его слова не знает. А с Агубечиром заговаривать было напрасно, наперед известно, что скажет. К тому времени дошла весть, что у Дарихан родился сын. Да посредники не скрывали этого.

В одно из воскресений они явились снова. Во главе с муллой. Это удивило Дженалдыко и показалось ему знамением божьим. «Сам пророк ко мне в дом приходит!» — хвалился он потом.

После долгих разговоров седобородый мулла воздел к небу руки:

— Во имя аллаха и всех святых, не надо крови! Клянемся перед самим пророком: калым заплатим по уговору, по совести, обиды не будет. Помиримся и воздадим хвалу всевышнему…

Кто-то из гостей усомнился, а можно ли без Агубечира прийти к примирению. Но тут Дженалдыко решил показать свою хозяйскую власть:

— Если так угодно пророку, я воле его перечить не стану… И то верно, чем друг другу кровь пускать, лучше добро умножать, — пошутил он.