Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

Доехали, к счастью, без происшествий. Не знаю, случайно или Хаджи-Мурат Дзарахохов побеспокоился, но с нами поехал милиционер. До самого села.

А дома меня ожидала приятная встреча — Маша! Разряженная по-городскому, в высоких ботинках. Я уже не чаяла и увидеть ее, прошел слух, что учительницей стала, экзамены сдала. Завидки брали. Но что поделаешь. Разве давно Алимурза бросил мне в лицо: «Грамотой думаешь заняться, бесстыжая! Поперед моих сынов думаешь пойти?»

— А я не одна! — похвасталась Маша. — С мужем. Вот. Можешь поздравить. Да ты его знаешь. Гайто!

Гайто, Гайто, никак не могла сообразить я. Где я слышала это имя? Так это же солдат, которого я поцеловала во дворе дома Дженалдыко! Ай да Маша!

— Где же он? — обрадовалась я. — Приглашай в гости!

— Обязательно придет, — пообещала Маша. — А теперь дай поздравить тебя с комсомолом. — Она стала обнимать и целовать меня. — Обогнала, девка! Теперь ты будешь принимать меня в комсомол.

— Почему я?

— Так мы же не чаи распивать приехали. Работать, милая!

— Работать? — удивилась я, уверенная, что городские приезжают в деревню только отдыхать и в гости.

— Ну да, — уверяла Маша. — Будем грамоте учить…

У меня все перепуталось в голове: комсомол, Маша, ее грамота, Гайто и Алимурза с его словами: «Грамотой думаешь заняться, бесстыжая! Поперед моих сынов думаешь пойти?» И брякнула:

— Если все будут грамотными, кто же тогда работать станет? Землю пахать?.

— Вот дуреха! — рассердилась Маша. — Да без грамоты никакой советской власти не удержишь. А ну идем!

И Маша потащила меня в сельсовет.

Теперь у нас вместо ревкома был сельсовет. Когда недавно создавали его, на общем сходе выступил Аппе, Говорил много. Потом сказал.

— В Советы нужно выбрать и женщин. Я предлагаю кандидатуру Назират…

Алимурзе это сразу не понравилось. Начали обсуждать кандидатуры, попросил слова.

— По новому закону мужчины и женщины стали равные перед богом. Правильно! Я всегда говорил, что иная баба мужика за шиворот возьмет и в три погибели его, милого, скрутит. Но верховодить над всеми мужиками — где же это видано! Если уж так нужно выбрать человека из нашего семейного рода, то у нас и мужики есть…

Засмеяли Алимурзу. А меня выбрали в сельский Совет. Даже Алимурза не голосовал против…

В сельсовете, куда мы пришли с Машей, Аппе и Гайто ломали головы над тем, у кого бы снять комнаты под ликбез. Слово это было незнакомое, но я постеснялась спросить, что это такое.

— А, сестричка! — увидев меня, обрадовался Гайто. Рука у него давно зажила, и он без стеснения обнял меня как родную. — Еще целовать будешь?

Я вся так и зашлась краской. Стыд-то какой! Если бы еще Аппе не было рядом. Выручила Маша.

— Тебе бы только целоваться, бесстыжий, — накинулась она на мужа. — А у меня предложение серьезное: собрать завтра сельский сход, и пусть Назират выступит перед сельчанами, скажет о ленинской культурной революции и призовет всех учиться читать и писать…

— Я согласен, — быстро согласился Аппе. — Крестница она моя теперь. По комсомольской линии. — И он пожал мне руку. — Поздравляю. Только значок не снимай.

…Всю ночь я не знала покоя. О чем сказать? Страх-то какой! Выйти перед всем миром мне, девчонке, сироте, и говорить о том, что Ленин дал указание сделать всю страну грамотной, и поэтому каждый человек у нас на селе должен познать азбуку. Зачем я только согласилась сдуру? Попробуй откажись, если комсомольское поручение! И Умар так сказал!..

Заснула под утро…

А когда вышла перед людьми на площади у сельсовета, в глазах потемнело. Показалось, что людей собралось видимо-невидимо. Все складные слова, что сама придумала и что Маша подсказала, — разом вылетели из головы.

— Темнота есть наш первый враг, — выпалила я.

— Хи-хи-хи! — засмеялся Алимурза, — он стоял недалеко. — Это верно. Керосин покупать надо, и не будет темноты.

Обозлилась я. И откуда только что пошло.

— Мой дядя Алимурза, — сказала я, — предлагает несознательность и темноту свою керосином лечить.

Раздался смех. Это смеялись над моим дядей Алимурзой.

Глянул он на меня волком, но смолчал, сплюнул только. А мама и сестренки кивали мне, подбадривали.

— Много нас тут сегодня собралось, а если посмотреть, кто из бедных грамоте обучен, так никого и не найдешь, — произнесла я. — Землю мы получили, спасибо советской власти, а грамоту сами должны одолевать. С завязанными глазами далеко не уйдешь, особенно в наших горах…

— Верно, дочка, — вставил седобородый старец. — Бывало, пойдешь к мулле, поклоны бьешь, одариваешь, чтобы бумагу казенную прочитал. А в ней, в казенной, дурная весть: за царя-отечество сынок ваш богу душу отдал…

— Сбежал мулла, нет его, — заметил кто-то.

— И на том спасибо, — ответил седобородый старик.

— А у нас еще писарь есть, — обрадованно выкрикнул парень какой-то.

— Без бутылки араки и десятка яиц к нему и не подходи, — раздался в ответ недовольный возглас.

— Нельзя нам без грамоты, — убеждала я, хотя этого и не требовалось, добавила: — Нам и учителей из города прислали…

— Пускай Аппе говорит, чего бабу слушать! — не выдержал Алимурза. — Молоко мамкино на губах, а учит.

Снова стушевалась я. Глянула на Аппе, на Гайто и Машу. Поднялся из-за стола Аппе. Встретился глазами с Алимурзой.

— Гражданин Алимурза, — начал Аппе, — не желает слушать бабу по темноте своей. Простим ему это… Вот подучится в ликбезе — человеком станет… Почувствует пользу от грамоты…

Сельчане дружно рассмеялись. Алимурза озирался, точно его загнали в угол. Смеялась и я. Сыновья Алимурзы Тох и Хох белели от злости.

Вот так и начался у нас в селе поход на темноту и безграмотность. Не сразу все пошло на лад. Отнекивались, плевались. Бывало, что и выгоняли. Но понемногу стар и млад взялись за азбуку, да еще друг дружке помогали. Выучит кто букву, другому показывает. Букварей не хватало. Маша и Гайто, казалось, сна лишились: днем — детишек учили, вечерами — их родителей.

На удивление всем, усердствовал Алимурза — две комнаты отдал под школу, всю семью учиться заставил, Маше без конца надоедал, чтобы она проверяла, как он уроки выучил. Только я не верила, что он от чистого сердца все это.

Скоро и я научилась читать по складам. Смешно получалось: в сельсовете я за ликвидацию безграмотности отвечаю, а сама еле буквы вывожу. Но газету «Растдзинад» для малограмотных, которая выходила во Владикавказе, понемногу осиливала. Ее печатали крупными буквами, и читать было легко. Нравились разделы: «Ты сам себе агроном», «Ты сам себе врач». Даже мама требовала по вечерам газету…

Неожиданно сыновей Алимурзы Тоха и Хоха будто подменили. «Сестра родная!» — иначе теперь они меня и не называли. Оберегать вдруг стали. Одну никуда не отпускали. Куда я, туда и они. Так и кружили, с кинжалами на поясах. Старший, Тох, щеголял в красном бешмете, в черкеске из черного сукна, в серой каракулевой папахе, шевиотовых галифе и сафьяновых ноговицах с калошами. Поясок с серебряными язычками стягивал его осиную талию. Посмотришь, прямо-таки первый парень на деревне, второго такого на свете не сыскать. Никто лучше его не пел и не плясал и на приветственные тосты не отвечал. Девушки, бывало, заглядывались. А уж похвастаться любил. Придет на танцы и на виду у всех начинает снимать калоши. Мол, видите, хожу в обновках…