Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

Высоким голосом подхватил песню другой певец:

И сразу, вслед за ним, третий мужчина, который держал в руках вожжи, звонко повел мелодию:

— Песня о Ленине! Фатаг Ленин! [7] Наш вождь Ленин! — пронеслось от сердца к сердцу, от человека к человеку.

Радовались и восхищались люди и завистью проникались, что не в нашем селе песню сложили. Не знали еще люди, что родилась она в далеком Куртатинском ущелье. А как рождалась, об этом узнали позже, от самих куртатинцев.

С того дня, когда в их ущелье всем миром поставили, может быть, первый в стране, пусть не очень казистый, но все-таки памятник Ленину, горцы-куртатинцы начали думать о песне. И казалось, сложнее не выдавалось им дела. Да так оно и было. В песню эту им хотелось вложить столько добрых и высоких чувств, которым не было предела. Какие светлые слова могли выразить их и объять необъятное? Какой подобрать мотив, чтобы был он под стать чувствам? И в силах ли обыкновенные горцы найти мелодию, которая запомнилась бы и взволновала? На свете песен сложено вдоволь. Но эта не должна быть похожа на другие — хотелось проще и величавее. И старался каждый. Пастухи в горах прислушивались к ветру и бьющему из-под скалы горному ручью, ловили шум и плески водопадов, грохот и шорох камнепадов. Пахарь перебирал в уме напевы, вслушивался в пение птиц, в шелест шумных речек и мельничных жерновов, в звуки горного эха… И каждый втайне напевал про себя, подбирая слова.

И уже говорили, что слова и напев новой песни «поймали» пастухи на высокогорных Хилакских пастбищах; неслись слухи, что лучше получается у хлеборобов, что чудом выращивают хлеб в горах. Будто больше в их песне силы и мудрости земной. Слухи эти шли от местного учителя Заурбека Елоева. Это к нему приходили горцы держать совет, как к человеку знающему и начитанному.

Наконец пришло время выйти на люди с песнями. Оповестил тогда вожак местных большевиков Вано Гуриев людей, чтобы собрались в воскресенье на сход песенный.

Много сошлось во дворе сельсовета людей. Устраивались на плоских крышах саклей, на башне и в проулке. На почетном месте песенники. Две главные группы: в одной пастухи, в другой, более пожилые, хлебопашцы, которых возглавлял сам Вано Магометович Гуриев. Казалось, у пожилых было больше возможностей оказаться впереди — люди они с опытом и с фандыром ладили. У самого Вано в семье шесть дочерей — Фаруз, Дума, Таурзат, Мишурат, Мисирхан, Аза — и два сына поют и играют на фандыре тоже. Люди знали, что Гуриевы всей семьей слагали свою песню, да только выходить с ней на суд народный впереди других не хотели, неудобным считали. Потому что дело-то не семейное — всего народа.

С большим вниманием выслушали собравшиеся песню пастухов. Хвалили, плакали. За сердце взяла своим задушевным напевом, будто горным солнцем осветила, словно ветром студеным охладила. Казалось, сами горы гудели и стоном отдавались.

Вышли затем на круг хлебопашцы. И полилась их песня — широкая, как сама земля, и печальная, как горе людское. Будто грудь земле разрывали, словно слезами небо ее кропило. Наваливались снега, и застывала жизнь, звенели ручьи по весне — и снова все оживало…

Достойной признали собравшиеся и эту песню. Но только ни ту, ни другую первой признавать не стали.

Тогда решили старейшие, убеленные сединами и умудренные жизнью, что из двух песен надо одну сложить… А напев той сохранить, которая ближе пришлась по душе всем людям.

С полудня до ночи не расходились люди по саклям. Напев выверяли, новые слова находили. Снова и снова повторяли песню. И лишь за полночь окончательно сошлись куртатинцы на том, что песня о вожде получилась ладная, достойная и теперь можно ее обнародовать, повезти напоказ в другие селения.

А кому доверить вывезти песню из ущелья? Это был тоже серьезный вопрос. И решили: пусть песню послушают в городе. Если и там получит одобрение, тогда можно пожелать ей доброго пути во все уголки Иристона. Но провезти ее надо бережно, с достоинством к памяти того, кому она посвящена…

пели хором все ехавшие в бричке куртатинцы.

Они были близко, и многих из них я уже узнавала. Вот Вано Магометович Гуриев. Рядом с ним — круглолицый, седоусый Тепсарико Джеллиев и Гаджинов Майрам, певцы Шауа Гуриев и Созырко Габуаев, молодежь — Аслангирей Хадарцев и Арцу Гуриев, учитель Заурбек Елоев, и также Дохцико Габуаев и Адыл Гуриев…

У наших ворот песня оборвалась. Лошади остановились. На радостях я кинулась навстречу землякам и почти кричала:

— Вано, здравствуйте! Арцу, с приездом! Здравствуйте, все, все! Орлы мои! Соловьи среброголосые! Заворачивайте коней! Промокли вы… Обогрейтесь…

Аппе, тоже обрадованный гостям, распахнул высокие ворота. Кони, предчувствуя отдых, бойко прошагали во двор и остановились.

Гостей тепло приветствовали нахлынувшие соседи. Неважно, что приехавшие завернули к нам. Они привезли песню, привезли ее всем, всему селу, а потому приходятся всем гостями.

Куртатинцев пригласили в большую комнату. Им уже несли сухую одежду. Я тут же начала хлопотать по хозяйству вместе с расторопными соседками: принять достойно «везущих песню» — почетная обязанность.

Аппе заторопился, чтобы собрать лучших певцов села и старейших, — полагалось послушать новую песню, выучить и при гостях же спеть не хуже их самих. Тем более песню о Ленине. Не обычай соблюсти, а духом проникнуться…

Пока гости отдыхали с дороги, двор наполнился сельчанами. Прибежала вездесущая Маша, явился Гайто. Старейшие расселись на бревнах в длинном сарае, те, кто помоложе, — толпились во дворе, и все делились впечатлениями о песне. Говорили, что всем хороша она, за душу берет, только напев непросто выдержать. Другие в ответ доказывали, что и напевом песня хороша. И начинали негромко петь запомнившийся куплет:

И она была жива. Делами обращалась…

А время шло своим чередом. И приближался сход.

Аппе за последнее время даже осунулся. Все-то ему казалось, что не сумеет сказать самого главного, самого нужного. А тут среди ночи проснулся, весь в холодном поту. Спрашивает: «Люди, где люди?» Я-то, конечно, поняла, что ему не дает покоя. Говорю: «Известили людей, все соберутся в полдень». И успокоила, как малого ребенка. Только все равно до самого утра ворочался с боку на бок да воевал во сне с Алимурзой.