Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

И разве могла я подумать, что однажды беда черной кошкой перебежит нам дорогу, черным коршуном взлетит над всей Советской страной.

Первый камень свалился на нашу семью, грянул гром над головой Аппе.

Началось с того, что Аппе вызвали в район и обвинили в тяжких смертных грехах: и что поджог в колхозе чуть ли не он сам совершил, и в смерти парторга Гайто повинен. Мол, науськал кулаков. Я ничего понять не могла, и в колхозе тоже все были огорошены. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Маша, которая теперь работала директором школы. Это она первой сама поехала в обком, а потом и в Москву написала. Через несколько месяцев все выяснилось. Оказалось, пробрался в милицию бывший алдарский подпевала, бичераховский головорез Мытыл, выдал себя за какого-то Михаила Султановича. Это его еще в гражданскую войну захватил в плен Аппе и, конечно, не по головке гладил — шрам на лбу оставил. В трибунал сдал. Думал, давно и кости-то сгнили. Ан нет. Выкарабкался. И в отместку теперь оклеветал Аппе. Да так умело, что без помощи Маши и Дзыбына, которого перевели в крайком, пожалуй, моему Аппе и не выбраться было бы. Но, к счастью, правда всегда верх берет, сколько ты ее грязью ни обливай.

Только короткой была наша радость. Не успели мы и всласть налюбоваться друг дружкой, как грянула война, и ушло сразу чуть ли не полдеревни мужиков… Смерть косматым крылом нависла над горами Кавказскими…

И навернулись слезы на глаза маленького Гайто, когда Аппе садился на машину. Долго бежал он за грузовиком, словно чувствовал, что видит отца в последний раз…

Осенью 1942 года война подошла к самому порогу нашего колхоза, в котором я теперь уже и за председателя была. Как все, и я ходила дежурить по ночам, стояла на своем солдатском посту. В ту ночь мне досталась мечеть. Забралась я на самый верх, откуда мулла когда-то сзывал правоверных совершить намаз. Село как на ладони. И немалая часть Терского хребта, который у нас по-местному называют «Арыки рахта», тоже видна. В звездную ночь даже интересно было смотреть отсюда на высокие белые вершины, с хозяином Казбеком во главе, которые подковой охватили мой родной Иристон. У нас в селе стояла воинская часть, так ее командир однажды как-то даже сказал: «Такой наблюдательный пункт нарочно не придумаешь!» И это верно: откуда бы ни появился враг, незамеченным он не пройдет. Стояла я на посту в сером солдатском полушубке, в кирзовых сапогах и шапке-ушанке — ни дать ни взять — солдат. И конечно, с боевым автоматом. С ним я теперь и по полям колхозным ездила. Председателю прифронтового колхоза, как сказал майор, это делать дозволяется. Еще была у меня ракетница, которой я должна была извещать об опасности или о чем другом подозрительном. Да, война огненным валом докатилась и до моего родного края. К счастью, у Эльхотовских ворот и у всего Терского хребта наши воины преградили фашистам дорогу к Грозному, Баку и перевалам Центрального Кавказа. Поля нашего колхоза оказались чуть ли не рядом с передовой. Чего только мы не перевидели. Не сосчитать было беженцев, которые прошли через наше село, сколько горя перевидено, сколько слез выплакано… На фронт ушли все, кто в силах был держать винтовку в руках. Все больше меня тревожила судьба Аппе. Уже долгое время от него не было вестей. Не знала, что и подумать. Только за работой немного забывала о своей тревоге.

А враг злобствовал. Над колхозными полями появились немецкие самолеты, сбрасывали бомбы, поджигали хлеба, изрывали землю, охотились за каждым человеком. Бывает, выедешь в поле и не знаешь, вернешься ли домой. Да и застанешь ли дом в целости, увидишь ли родных и близких…

В полночь вдруг думы мои оборвала неслыханная артиллерийская канонада. Мечеть дрожала. Подумала, что камня на камне уже не останется. И пост бросить боязно и позорно. Не знаю, что бы делала, если бы не появился солдат. Ухватилась за его руку. А он и говорит. Спокойно так, будто ничего не происходит:

— Не бойся! Фрицев ко сну клонит, вот наши артиллеристы и веселят их…

Тут и я поняла, что, видно, наши в наступление готовятся…

Через час примерно пушки перестали стрелять, но где-то вдали продолжались взрывы — там шел бой.

Рассвело, но горы и поля оставались в тумане. Это самое время для работы. При тумане вражеские самолеты нас не очень беспокоили. Можно было и картофель копать и кукурузу убирать. Делали мы это и ночью. Солдаты тоже помогали нам.

Рано утром — я была еще дома — во двор забежал загорелый, обветренный солдат. Я как раз запрягала лошадь в двуколку. Собиралась в поле.

— Мамаша! — с ходу крикнул солдат. — Мне нужно найти Назират Гаппоевну, по фамилии Дудаева. Кажется, я сюда попал?..

— Сюда-то сюда, только по какому делу? — спросила я и подумала, что солдату, видимо, требуются для кухни продукты.

— Значит, вы и есть супруга нашего лейтенанта! — решил вдруг солдат и обрадовался. — По обличью схожи… А лейтенант переживает, ой как переживает…

— Какой лейтенант? — не поняла я и почему-то подумала о сыновьях ненавистного дяди Алимурзы — Тохе и Хохе, которых призвали в армию в начале войны.

— Вот тут вам послание, так сказать рапорт! — солдат протянул мне смятую бумажку и улыбнулся, словно родной матери.

Развернула я записку, смотрю — знакомый почерк, крупные разлапистые буквы.

— Аппе! — не удержалась и вскрикнула я. Бросилась обнимать солдата, кричу: — Милый мой, дорогой!

— Да жив, жив он, ваш Аппе! Ни одна пуля его не берет! — говорил солдат. — Отскакивают они от него и фашистов под корень секут…

— Значит, жив? — без конца повторяла я.

— Само собой. Не будь я Петром Федуновым, — заверил он. — Как только сюда перебросили, тут же послал меня, чтобы нашел вас живую или мертвую. И сына тоже… Где он?

— Едем! — от радости я снова обняла солдата.

Сказала это и побежала в дом. Передала радость матери, и пока она приходила в себя и крестилась, я быстро нахватала съестного, что под руку попало, сунула в карман фотокарточку маленького Гайто (он еще спал), не забыла и араки прихватить — и к лошади. Пришлось солдату пожать плечами и забираться рядом со мной в двуколку.

За околицей предложила Федунову попробовать нашей араки, выпить за здоровье Аппе. Думала сделать добро.

А Петр открыл бутылку, понюхал и сказал:

— Непьющий я. Если только за здоровье командира своего, супруга вашего. Уж как он расхваливал, бывало, это зелье. Говорит, хоть бы перед смертью поднесли.

В приметы и дурное слово не верю я, но тут будто кто шилом кольнул меня — перед смертью… А Петр глотнул араки, сплюнул, закашлялся.

— От такого яда и без смерти на тот свет отправишься… — И засмеялся.