Альфонсас Беляускас - Спокойные времена [Ramūs laikai]

— Ну, в общем, об этом подонистом Мориарти…

— Подонистом?!.. Мориарти — подонистый?

— А по-твоему, нет? Золотой слиток? Гниль! По уши в тине…

— А мы?.. — вздохнула она.

— Ты что?.. — Он покачал головой. У него и волосы были красивые — черные, вьющиеся. — Только единицы. Взять хотя бы наш завод: на пять тысяч рабочих наберется… от силы… ну, я не считал…

— Я говорю о своей компашке…

— Плохо, что других не знаешь… Не таких, как этот ваш Дин…

— Дался тебе этот Дин!

— Не в том дело. Ведь это правда…

— Что — правда и какая?

— Самая обыкновенная… Что у них за душой — у такого вот Дина, ты подумала? Ну, буйствует, гуляет, шпарит по автострадам… Любит девок…

(«А отец!.. — дрогнуло что-то у нее внутри. — A father!..»)

— Странный вопрос…

— Нисколько! — Он опять качнул головой и снова, как он уже делал раньше, свел густые черные брови. — Вовсе нет, деточка!..

— Я тебе не деточка!.. И, учти, не «кадр»!..

— Учтем… ладно! — дернул он углами губ, кажется ничуть не смутившись. — Все равно послушай… Он за что-нибудь отвечает? Ни за что твой Дин Мориарти не в ответе, совсем ни за что… А мы… а наша молодежь…

— Так, так, я слушаю… — Она поджала губу, как это делала Накайте. — Торопись, время кончается. Академический час на исходе.

— Не сбивай, ладно? Все равно доскажу… В общем, мы отвечаем за все, слышишь? За то, что есть, и за то, что будет, поняла? Даже за то, что будет!..

— За все государство, что ли? — Эма улыбнулась. — За степи, горы и моря!..

— За все!

— Ишь ты!

Он как будто не расслышал иронии в ее голосе.

— И даже за других!.. В этом мире… Пока в нем столько несправедливости…

— Ты что, пророк?..

— Но в первую очередь отвечаем за себя… Зачем трудимся. Ради чего живем. Что делаем… Это самое главное: отвечать за себя самих!

— Аа… — она зевнула. — Вот зачем ты звонил: хотел прочесть лекцию о цели в жизни… Моральный облик нашего современника… А если мне ничего этого не нужно?

— Чего? Цели в жизни?

— Лекций этих. Если у меня дома и по такие профессора проживают… Послушал бы ты моего father’s! Или матушку! Но, уверяю тебя, мне все эти заповеди… как говорит один чувак, до фонаря. Тот, помнишь, патлатый такой, из Киртимай…

— Что ж, образец красноречия… — улыбнулся Гайлюс.

— Зато верно!.. И я бы попросила о моих друзьях… конечно, если можешь…

— Могу, могу!.. — согласился он. — Но все-таки скажу: жаль, что ты не знаешь других!

— А я стараюсь!.. — Эма насмешливо посмотрела ему в глаза. — Не видишь, стараюсь вовсю… Только услышала твой голос — цап розы и бегом… ха-а!..

Она так резко захохотала и до того громко, что он почему-то оглянулся и посмотрел по сторонам, — но, может, ей только показалось, что оглянулся, так как обернулась-то она, иначе разве она увидела бы Чарли? Да, да, их доблестный тарабанщик по клавишам прохаживался по противоположной стороне улицы и без всякой определенной цели изучал витрину магазина детских игрушек; на черта ему игрушки?

— Может, все-таки поговорим серьезно, Эма?.. — сказал Гайлюс, когда она так же вдруг умолкла, как раньше засмеялась, и, точно загипнотизированная, уставилась на Чарли, на сгорбленный силуэт с головой, глубоко упрятанной в капюшон куртки. — Возьмем и поговорим… Долго надоедать не буду…

— Ах, мне пора!.. — Она вся сразу как будто встряхнулась; а ведь какое ей дело до Чарли!.. У нее ключ от… — Так можно закоченеть… решая мировые проблемы…

— Тогда, может… — он показал глазами на переулок, за которым, он знал, было кафе. — Конечно, если оно открыто…

— Что ты!.. Там только с часу… — Она покачала головой; хотелось закурить (Гайлюс, как ей казалось, не курил) и глотнуть кофе. — Так что… пока…

Но он все не отпускал ее руку, и Эма опять повернулась лицом к витрине игрушек; Чарли там не было. И вдруг ей стало страшно.

— Ты дрожишь, Эма!.. — сказал Гайлюс, схватил обе ее руки и начал их растирать; пальцы ощутили тупую боль, Эма попыталась вырваться.

— Ну, не надо, не надо!.. Я пошла! Мне пора! Пойду!

И опять посмотрела туда, через дорогу: никого…

— Нет, нет! — продолжая держать ее пальцы в своих ладонях, покачал он головой. — Не пущу! Никуда!..

— Как это?

— Очень просто! Не отпущу, и все! Не забывай: я милиция! Народная дружина! Гром и молния!

— Я пошла!

— Не пущу, пока вот эту книгу…

Он и вправду вынул из-за пазухи книгу — прямо-таки выхватил, — потертую и без суперобложки, без этой глянцевой бумажки, но очень знакомую; она сообразила, что это последняя книга ее отца.

— Ты бы не отказалась, а? Своему отцу… Может, он сделает надпись… или просто автограф… это будет у нас первый такой экземпляр… Наша бригада…

— Бригада?

— Ну да, электриков-монтажников… Двенадцать человек… Мы договорились собрать общую библиотеку… Узнаем, когда в какой магазин поступят новинки, бежим в очередь и… А потом книги, которые прочли, приносим в бригаду, чтобы другие прочитали. Обсуждаем, каждый высказывает свое мнение… Интересно, знаешь!.. А… когда вот познакомился с тобой… ведь ты дочь Глуосниса… я решил… то есть мы все решили просить тебя, чтобы ты… попросила у отца… сделать нам надпись на книге…

Эма вдруг покраснела и удивленно взглянула на него: вот оно что! Отец! Father! Опять! Мало того, что сегодня она с этой дурацкой метлой… с этими розами, со всей этой сентиментальной бутафорией в английском стиле!.. А этот тип в самом деле полагает, что Эма со своим милым папочкой… гм, с father’oм… душа в душу…

— А вот бы вам… — протянула она, — самим, а? Тебе, например, самому?..

— Мне? Не пойду же я к вам в дом!

— Почему? У нас, в общем-то, ни холеры, ни чумы…

— Брось, не шути!

— В чем же дело? Боишься?

— Да, боюсь… — кивнул он.

Он вроде правда растерян?

— Ты что… серьезно?

— Боюсь, честное слово. В таких семьях я никогда…

— Ха-а! — Эма искренне расхохоталась. И протянула ему назад эту книгу — отцовскую. — Нашел кого бояться… пааапочку…

— А то кого же… Тебя, что ли?

— Меня?

— А в общем… По-моему, я действительно начинаю тебя…

— Ты?.. Славная народная дружина?

— Иронию оставим на потом. Вдруг пригодится.

— Думаешь?

— Надеюсь. Я всегда надеюсь, Эма… Может, тем и примечателен…

Он снова — и достаточно иронично — дернул уголками губ.

— И на что же?.. — Эма не замечала иронии. — Как по-твоему, какое оно будет, это «потом»? И кто может быть уверен, что будет это самое «потом»?!

— Ну, деточка!.. — Гайлюс широко улыбнулся — уже не только губами, а, казалось, всем лицом; это была широкая и добрая улыбка человека, знающего, чего он хочет; Эме нравились такие лица. — А как же иначе? Ведь иначе мы бы никогда из своих допотопных клумп… Если бы, Эма, мы на заводе думали иначе, разве тогда…