Максим Макаров - Кадетство.Выбор

Однажды отец вручил Илье гвоздику и легонько подтолкнул его к одиноко сидящей на скамейке старушке. Растерянно посмотрев на родителей, мальчик тем не менее не ослушался, а несмело подошел к женщине и испуганно протянул ей цветок. Протянул и тут же убежал.

Но впоследствии он часто выходил в этот день на улицу, только для того, чтобы найти кого-то, кому, может, сегодня его цветы очень нужны.

Поэтому Синицын, не задумываясь, принял сторону Левакова, который яростно защищал прапорщика, отбивая атаки Сухомлина и Петровича.

— Грош нам цена, — почти кричал он, — если даже мы, суворовцы, не будем за свои слова отвечать! А Авдеев не просто что-то там сказал, — Андрей пренебрежительно помахал рукой, — он ветеранов оскорбил! Им и так довелось — вся молодость насмарку! И что в итоге? — Леваков чуть не плакал от злости, — Молодые сопляки, вроде Авдеева, Гитлеру честь отдают!

Сухомлин поморщился:

— Сколько пафоса, Лева! Ты о войне не больше Авдеева знаешь.

Конечно, мы все понимаем значение Великой Отечественной войны в истории России. Но ведь прошло уже больше шестидесяти лет!

Необходимо жить дальше. Авдеев, на мой взгляд, стал жертвой политических репрессий, — Сухой поправил очки, — Всем известно, что к концу четверти надо убрать двадцать человек. Вот они и убирают.

— Именно, — поддакнул Петрович, — Таким, как Авдеев, легко пинок под зад дать. Не то, что некоторым, — и он многозначительно глянул на Макса.

Макс внутренне весь вскипел, но промолчал.

Синицын, который какое-то время задумчиво молчал, сказал наконец:

— Вот ты, Сухой, говоришь, шестьдесят лет прошло. А ты знаешь, что некоторые до сих пор могилы своих родных ищут? Ты представляешь? До сих пор!

Сухомлин пожал плечами и сочувственно посмотрел на Илью.

— Ты о чем. Синица? Это уже история. И мы должны относиться к ней соответствующе. Снисходительно и с уважением.

Андрей подбежал к Сухомлину с таким видом, что тот на секунду испугался и даже попятился. Но Леваков не собирался его бить, он просто встал вплотную и начал грудью теснить Сухого к окну.

— Снисходительно, говоришь? С уважением, говоришь? — Он начал заикаться, но от этого не казался смешным, а, напротив, выглядел очень грозно. — Да ты сам-то, Сухомлин, что сделал в жизни, чтобы на НИХ снисходительно смотреть?

Тот примиряюще поднял руки:

— Ладно, ребята, прекратим эту бесполезную болтовню. Мне, например, нужно физику подтягивать.

Приняв отступление Сухомлина как капитуляцию, Леваков, все еще сердито дыша, отошел к Синицыну.

2.

Авдеев уходил, ни с кем не простившись. Суворовцы убирали территорию, когда он, одетый в штатское, с сумкой через плечо шел к выходу.

Заметив его, все замерли, ожидая наверное, что он крикнет им что-нибудь на прощание. Но Авдеев, зная или чувствуя их пристальное внимание, тем не менее головы не повернул, а даже как будто прибавил шагу.

Макс следил за Авдеевым до тех пор, пока тот не скрылся на КПП.

Потом он обернулся к Перепечко, который оставил метлу и, сочувственно сопя, как и все, провожал взглядом бывшего сокурсника.

Заметив, что Макс вопросительно на него смотрит, Перепечко поспешно взял метлу и пробормотал:

— А все-таки жалко его. Ничего себе парнишка. Не вредный.

Макс не ответил. Еще неделю назад он бы, наверное, по-черному завидовал Авдееву. Но не сейчас. Сейчас Макс, подобно Перепечко, испытывал к нему что-то вроде сочувствия.

Дождавшись, пока Печка с удвоенной энергией вступит в борьбу с листьями, Макаров отвернулся и достал из кармана мобильный телефон.

Как он и предполагал, раздобыть его оказалось несложно. Достаточно было просто попросить мать.

В выходные Максим и сам удивлялся, как ему не терпелось вернуться обратно в училище. Мама была, безусловно, рада его приходу, но говорила все время что-то не то и, чувствуя это, терялась. А Макс, конечно, все замечал.

Мать, по всей видимости, испытывала неловкость перед сыном — ведь это именно они с отцом упрятали его за забор. Но найти нужных слов, чтобы извиниться, или выяснить, не злится ли мальчик, она не могла и поэтому предпочитала прятаться от Максима, находя себе ненужные никому дела то в одном, то в другом конце дома. А потом и вовсе ушла. По магазинам отправилась — так она сказала.

Конечно, Макс мог ее успокоить, но не хотел. Он даже испытывал какое-то мстительное наслаждение, видя смущение матери. Ничего.

Пусть помучается.

Отца дома, как обычно, не было. Он появился незаметно и сразу прошел в спальню. Таким образом, они встретились только за завтраком. В отличие от матери отец не страдал от угрызений совести. Он жизнерадостно расспрашивал сына об учебе и службе, но, как заметил Макс, совершенно не слушал его ответы. Задаст вопрос и, размазав тщательно масло по хлебу, жует, не отвлекаясь от процесса. А после того, как спрашивать стало не о чем, Макаров-старший и вовсе углубился в чтение газеты.

А ведь Петр Макаров не всегда был таким. Макс помнил, как раньше отец возвращался с работы и подолгу смеялся с мамой, на разные голоса изображая своих коллег. А еще он любил, особенно в противные осенние дни, когда Макс с матерью скучали у телевизора, буквально силой оторвать семью от дивана и потащить их в какой-нибудь ресторан, как правило, китайский, где они ели деревянными палочками, подшучивая друг над другом и счастливо краснели от жары.

Иногда, конечно, у отца случалось мрачное настроение. Тогда он долго и скучно говорил с матерью о политике, об английском парламенте, об американцах и их «дурацкой демократии». Но Макс внимательно слушал его, не вникая особенно в смысл, а лишь наслаждаясь певучим течением речи отца — талант, который впоследствии так пригодился ему в политической карьере.

Потом все изменилось. Не сразу, а постепенно. Так что Макс первое время и не догадывался о происходящем. Мать стала все реже бывать дома, постоянно пропадая где-то с подругами (позднее Макс понял, что просто она перемены в доме почувствовала гораздо раньше него). Отец больше не говорил о «дурацкой американской демократии», а только интересовался, знает ли сын, во сколько государству обходятся его двойки и прогулы (хотя в то время прогулов у Макса еще не было). И еще часто повторял: «Мы демократы».

А вскоре мальчик стал видеть отца не чаще двух-трех раз в неделю.

Зато они с мамой летали к морю едва ли не каждые три месяца. У Макса появился новый компьютер, потом его перевели в другую, более престижную школу. А логическим завершением этой цепочки стало Суворовское училище.

Бесцельно слоняясь по дому, то включая, то выключая компьютер, Макс думал о Полине.

До этого ему уже нравилась одна девушка. Как ему казалось, очень нравилась. Она училась в параллельном классе, и звали ее Люся. Макс тогда разве что не на ушах ходил, чтобы только Люся обратила на него внимание. Зимой без верхней одежды он выбегал на переменах на улицу и, делая вид, что играет с ребятами в снежки, вертелся под окнами Люсиного класса в надежде, что она его заметит. А однажды Макс даже сорвал школьный концерт, в котором Люся участвовала. Но все было напрасно. После трех месяцев страданий Макс узнал, что Люся начала гулять со своим одноклассником. Тогда Макс поклялся, что впредь никогда не позволит себе столь явно выказывать чувства. И до этого момента слово держал. Пока не увидел Полину Ольховскую.