Максим Макаров - Кадетство.Выбор

— Ты опоздал, суворовец, — ответил Василюк.

Андрею показалось, что эти слова прозвучали двусмысленно, и он покраснел. Однако го, что сказал командир дальше, заставило его остолбенеть.

— Как она? — Голос майора звучал уже совсем по-другому: Андрей услышал в нем сочувствие. Выходит, командир все знает? Но откуда? И тут Леваков чуть не ударил себя по лбу. Известно откуда! Бабушка!

Вот почему его так легко отпускали в увольнение. А он-то все гадал, что она такое Василюку наплела. Теперь понятно — бабушка сказала майору правду.

И все-таки Андрей переспросил:

— Кто она?

— Мама твоя, — терпеливо пояснил Василюк. — Что врачи говорят?

Понимая, что отпираться бессмысленно, Леваков ответил:

— Да вроде бы на поправку идет. — Он, разумеется, соврал. А что делать? Не говорить же майору про операцию и деньги? А смысл? Чтобы Василюк опять сочувственно крякнул, погладил его по голове и дал леденец? Нет, это его горе, и наслаждаться им Андрей никому не позволит.

— Вот и хорошо. — Василюк кивнул. — Только, суворовец Леваков, ты больше не ври.

Человек, который носит эту форму, не должен врать.

Из кабинета командира Андрей вышел с двойственным чувством: мальчик готов был петь от счастья, но в то же время ему хотелось плакать. С тех пор как, войдя в незнакомую квартиру, он обнаружил там без сознания свою мать, подобное случалось с ним нередко, и Андрей уже начал привыкать к такому состоянию.

Вернувшись в казарму. Леваков немного походил среди ребят, а потом не выдержал и вышел в коридор. За ним последовал Синицын. Илья и не догадывался, что выбрал для разговора самый неподходящий момент.

Догнав друга, он какое-то время молча шел рядом и наконец решился:

— Послушай, Андрюх, может, я могу тебе чем-то помочь?

Леваков непонимающе на него посмотрел:

— Что?

Синицын продолжил:

— Мне кажется, у тебя неприятности, и вот я… Я вот хотел…

Дернувшись, Андрей повернулся к нему:

— Ничего не надо. Я сам разберусь. Ты меня сейчас не трогай. Потом все объясню.

Отступив на шаг, Илья все же решил попробовать еще раз:

— Но все-таки…

— Я сказал: нет.

И он, не оглядываясь, ушел, по дороге со злостью стукнув кулаком стену. Причем стукнул, видимо, сильно, потому что тут же схватился за руку, однако не вскрикнул и даже не остановился.

Илья смотрел вслед другу. Он не обиделся. Теперь Илья был уверен — у Андрея большие проблемы. Возможно, даже намного более серьезные, чем его собственные. И Синицын пошел обратно в казарму, раздумывая, как помочь Левакову.

2.

На следующий день между суворовцами и преподавателем истории Михал Михалычем загорелся жаркий спор.

Михал Михалыч, или как его называли за глаза — Мих Мих, был крупным неповоротливым отставным военным с густыми, желтыми от табака усами, которые он интенсивно приглаживал, особенно если нервничал.

У Мих Миха, как и у Палочки, был свой метод преподавания. И метод этот заключался в том, что он не просто пересказывал тот или иной эпизод истории России, но обязательно хотел, чтобы суворовцы восприняли его эмоционально, пропустили через себя и вступили с преподавателем в дискуссию. А когда добивался своего, начинал переживать, повышал голос и всеми силами пытался отстоять свою точку зрения, яростно дергая усы.

В этот раз обсуждалась очень близкая Синицыну тема — декабрьское восстание 1825 года. Дискуссия разгорелась жаркая. И неожиданно Илья оказался на стороне Мих Миха. А главным их оппонентом был Сухомлин.

Этот спорил хладнокровно, логически аргументируя каждое свое заявление, а любое возражение оппонентов отражал едко, остро, безапелляционно. Будучи абсолютно уверен в своей правоте, Сухомлин, прежде чем приступить к обоснованиям, обычно задумчиво поправлял очки, поднимал сочувственный взгляд на противника и говорил:

«Видите ли, в чем дело…»

Вот и на этот раз он встал, вернул сползшие очки на переносицу и начал:

— Видите ли, в чем дело. Очевидно, что на тот исторический момент восстание было обречено на провал. — Сухомлин прекрасно осознавал, что за ним стоят сотни историков, а в его пользу говорит сам итог восстания. — Наивно было полагать, что теми силами, которыми декабристы располагали, можно будет свергнуть монарха. Хотя, безусловно, — Сухомлин пошел на видимую уступку, кото-рая должна была обезоружить оппонента [в этом заключался его метод), — момент они выбрали крайне благоприятный. Будь у них больше времени и сил, из этой затеи, возможно, и могло бы что-нибудь да получиться.

Илья поднял руку и, после того как Мих Мих кивнул, встал.

— Значит, ты считаешь, что не стоило далее и пытаться?

— Безусловно, — не сомневаясь ни секунды, ответил Сухомлин.

— А как же человеческий фактор? — поинтересовался Илья. Мих Мих одобрительно кивнул, явно соглашаясь. — Это были люди с уникальными судьбами и прогрессивными на тот момент идеями. И они были слишком прямолинейны и отважны, чтобы трусливо ждать в кустах подходящего момента.

Сухомлин иронично улыбнулся:

— И чего в итоге они добились? Пятеро руководителей восстания были повешены, а остальные сосланы в Сибирь. Бессмысленно.

— Бессмысленно? Да, возможно. Но мне кажется, что многие отважные поступки, так же как и гениальные открытия, нередко кажутся другим бессмысленными.

— И что ты предлагаешь? — лениво полюбопытствовал Сухомлин. — Делать откровенные глупости, чтобы потом, типа, прослыть гением или, точнее, чокнутым? Да тогда человечество просто вымрет!

— А что предлагаешь ты? — вмешался в спор Мих Мих.

Сухомлин снова поправил очки.

— Видите ли, в чем дело. Если говорить конкретно о предмете нашего сегодняшнего урока, то я считаю, что руководители тайных обществ действовали по меньшей мере неблагоразумно. Ведь они подставили под удар не только самих себя, но и многих других.

— А если говорить не конкретно? — с вызовом спросил Синицын товарища.

Тот пожал плечами:

— Кесарю — кесарево. История знает не так много действительно выдающихся личностей.

— А я считаю, что каждый человек способен совершить поступок.

Главное, чтобы этот поступок не шел вразрез с его убеждениями. И если человек делает то, что Сухомлин называет глупостью, но, таким образом, отстаивает свои убеждения, то это уже не глупость, а поступок. Исходя из этого я считаю, что декабристы совершили поступок. Они верили в то, что делают, а поэтому правы.

Пока Синицын говорил, Андрей, затаив дыхание, ловил каждое его слово. Вот он — ответ на его вопрос. Добыв денег для матери, пусть даже таким безобразным способом, как воровство, он совершит поступок, а потом, как и декабристы, за него ответит.

Мих Мих тем временем решил взять бразды правления в свои руки.