Георгий Гулиа - Три повести

Вино! Все пьют молодое, сладкое, не успевшее перебродить вино. Куда ни придешь — перед тобою ставят кувшин, жарят кукурузные початки на костре.

Очень вкусно молодое вино. От него, говорят, живот пучит, если много выпить. Но я, кажется, не пропойца!

Теперь и я понимаю: хорошо в дождливую погоду сидеть у костра и пить молодое вино. В такую пору затеваются веселые разговоры. Прежде, когда не было еще радио, за костром, говорят, разыгрывались целые домашние представления с переодеванием, с малеванием лиц и прочими милыми штуками, присущими народному театральному творчеству. Сейчас такие представления — редкость. Кино, пришедшее и в горы, вытесняет самодеятельность, по крайней мере в старом ее виде. Правда, по-прежнему пышно цветут песни. Их распевают повсюду, несмотря на то что патефоны — в каждом доме. Я долго не могла привыкнуть к абхазским песням. Сначала они казались мне все на один лад. Но теперь я различаю напевы, и среди них есть такие, которые мне нравятся.

Я считаю, что многие из этих песен очень давнего происхождения, причем в них сохранилось все былое своеобразие. В школе хоровой кружок готовится к годовщине Октября. Участники часами поют и танцуют. И я наглядно изучаю народное творчество Абхазии…

Кирилл Тамшугович несколько раз заходил в мое отсутствие и оставлял кувшины с молодым вином. Я благодарила его. Но он каждый раз делал вид, что не понимает, за что же благодарность. Ему приносят в дар много вина, объяснял он, и, чтобы оно не испортилось, он делится с друзьями.

За последние дни Кирилл Тамшугович как-то посерел и осунулся. Снова оброс щетиной. Стал сухо-официальным. Правда, теперь он не ворчал, как раньше. Но я успела привыкнуть к его дружескому отношению. И вдруг снова такая отчужденность! Он совершенно не интересовался моей работой. И не только моей!

Меня чисто по-женски занимало одно небольшое обстоятельство: правда ли, что Кирилл Тамшугович делится вином не только со мной? Не являюсь ли и исключением? И что бы вы думали? Оказывается, нет! Он приносил вино и географичке, и Георгию Эрастовичу. Мне даже обидно сделалось… Я сказала ему, что не надо вина. Это неудобно. Не надо так.

— Почему? — В голосе его слышалась грусть, которую способна уловить только женщина.

— Не надо. Право, не стоит.

— Вас обижает это ничтожное внимание?

— Да нет… Но как-то…

Он резко оборвал наш разговор:

— Хорошо. Не буду.

И пошел прочь. Но тут же вернулся, попросил прощения за грубость:

— Честное слово, вы тут ни при чем, Наталья Андреевна. Понимаю, мое тягостное настроение не должно ссорить меня с друзьями, товарищами… Но слаб человек… Понимаю все это и тем не менее слаб… Простите.

И ушел.

Неожиданно вспомнилось: чем больше терзают женщину, тем вернее завлекают ее. Нет, достаточно хотя бы немножко знать Кирилла Тамшуговича, чтобы отбросить это банальное подозрение.

Но, во всяком случае, если когда-нибудь и зарождалось у него желание заставить меня думать о нем больше, чем следует думать о директоре, — он своей цели достиг. В нем было что-то притягательное. Он не был похож на остальных. Может быть, это имело решающее значение?.. Не знаю. Говоря откровенно, не знаю…

— Итак, Наталья Андреевна, ваше указание выполнено. Комсомольское собрание проведено. Культ Бабрипш осужден. — Кирилл Тамшугович смеется одними глазами, смеется очень весело.

— Вы перевыполняете мои задания, — сказала я.

— Собрание вам понравилось?

— Мне кажется, оно могло бы пройти и погорячее.

Кирилл Тамшугович удивился:

— Как, еще горячее?

— Разумеется. Да вы посмотрите, сколько молодцов среди десятиклассников!

— Учтем и это ваше замечание, Наталья Андреевна.

И он уже смеется громко, благо мы с ним одни в учительской.

Он говорит:

— У меня к вам вопрос. Может быть, не очень скромный. Вы, говорят, получили посылку с книгами.

— Получила.

— Много книг?

— Да сотни полторы.

— Ого! Дайте мне почитать что-нибудь поинтереснее. Роман какой-нибудь.

— А книг по педагогике, школьному делу не хотите?

— Хочу!

Мы с ним условились, что он зайдет ко мне и выберет сам.

— Спасибо. Буду счастлив. А теперь, Наталья Андреевна, расскажите, как идут дела в ваших классах. Только поподробнее. Детально. До последних мелочей.

Он берет перо и бумагу и подымает на меня глаза. Я начинаю ему докладывать: неторопливо, заглядывая в свою тетрадь, припоминая все, на мой взгляд, важное…

Иней на зелени! Серебрится трава. Деревья покрыты серебристой пылью. Воздух звонок, как в декабрьские морозы на Дону. Иду и слегка поеживаюсь. Наверное, не выше пяти градусов тепла. По местным понятиям, это уже холодно.

Иней здесь — показатель глубокой осени. Иней предвещает зиму. Там, на берегу моря, снег выпадает редко, раз в году, и растаивает в течение дня. Здесь же, в Дубовой Роще, говорят, можно и на лыжах ходить. Лыжи у крестьян особенные, вроде большой теннисной ракетки без ручки. В снег не провалишься. На них можно ходить, но нельзя быстро съезжать с горы…

Наш каштановый дом тоже под серебром. Он мне кажется таким маленьким, уютным и одиноким. Над ним вьются голубые дымки — директор приказал топить. Этим делом занимаются ученики, специально выделенные по спискам дежурных. У нас и классы убирают дети. Ими всеми руководит одна уборщица. Получается вроде бы неплохо: будут знать, что такое уборка, научатся ценить труд — и свой, и своих товарищей…

Нынче в седьмом классе первый урок мой. Тема занятия скучновата: «Понятие о причастии как отглагольной форме, имеющей признаки глагола и прилагательного». Скажу прямо: не «Тысяча и одна ночь». Стараюсь, насколько это в моих силах, оживить тему. Придумываю примеры полюбопытнее, «из окружающей действительности».

Вместе с учениками неожиданно появляется и Кирилл Тамшугович. Он здоровается со мной, просит разрешения присутствовать на занятии. Это проверка, обычная в учебном заведении.

Готовилась я к уроку долго и неплохо. Могу это сказать без бахвальства. Но меня начало трясти. Лихорадить. С трудом различала фамилии учеников при перекличке: перед глазами появилась противная серая пелена. До сих пор не понимаю, почему я так волновалась! Очевидно, это свойственно каждому, кто подвергается какой-либо проверке. Я, по-видимому, и краснела и бледнела. Лоб то горел, то покрывался холодной испариной.

Постепенно вошла в роль, уверенности прибавилось. Спокойно прохаживалась у доски, ноги не подкашивались, писала мелом, затем обращалась то к классу, то к отдельным ученикам. Ученики — спасибо им! — не подвели: отвечали вполне прилично. Несколько раз они дружно смеялись: это я нарочно смешила их. Такие разрядки очень полезны. В общем, дело шло, даже блеснула хорошим произношением абхазских терминов: а́лахура — причастие, а́улахура — деепричастие, ацы́нгыла — наречие и так далее.