Георгий Гулиа - Три повести

Махти Базба, председатель колхоза, встретил нас радушно. Его дом у самой Гвадиквары. Река шумит, без конца распевает свои горные песенки.

Я перезнакомилась со всей многочисленной семьей председателя. Дети все в отца — настоящие альбиносы. Белокурые ангелочки. Бегают, шумят, что-то тараторят без конца, вроде Гвадиквары.

Махти поначалу повел официальный разговор.

— Товарищ Наташа, — сказал он, — как живется вам в нашем селе?

— Неплохо.

— Не обижают?

Он был далек от шутки. Поэтому я отвечала ему в тон:

— Отношение ко мне самое хорошее.

— Товарищ Наташа, мы, советская власть, обязаны заботиться о вас, работниках просвещения. Это наш священный долг.

После этой неподражаемо точной формулировки, произнесенной, надо отдать справедливость, с большим достоинством, Махти бросил взгляд на ходики: стрелки приближались к заветному часу. Сумерки стремительно наступали. Кто-то включил электрический свет.

Телевизор стоял на старинном комоде. Устанавливал его не кто иной, как Нурбей Ясонович. Он с таинственным видом ходил вокруг аппарата, проверял антенну, приделанную к высокому дереву, дергал провод, чинил штепсельную вилку.

— Извините, — сказал Махти, поднося мне рюмку водки, — но мы очень просим. Для аппетита. Все выпили, кроме вас.

Я отказалась. Он не отставал.

— У нас сегодня праздник, — говорил он. — Нельзя в праздник без вина. Русский обычай и абхазский одинаковы.

Мне пришлось слегка пригубить.

Понемногу собирались соседи Махти. Он их сзывал со своего крыльца зычным криком. Те отвечали ему и вскоре появлялись на зов.

— Лишь бы свет не погас, — беспокоился Нурбей Ясонович. — Возьмет какой-нибудь товарищ на станции и выключит.

— Зачем же выключит? — спросила я.

— Захочет прогуляться — и выключит…

Махти вступился за электрика. Он сказал, что хотя станция и не велика, а с большой поспорит. Свет в Дубовой Роще ярче, чем в Сухуми. А электрики поста никогда не бросают. Вот так!

В восемь часов вечера многочисленные зрители с трудом разместились в просторной комнате. Горцы чинно переговаривались, покашливали, не спуская глаз с экрана.

Вот щелкнул выключатель… Заговорил мужской голос, и на экране появилась телевизионная таблица. Нурбей Ясонович отрегулировал изображение. Эту таблицу смотрели минут двадцать. А потом появилась девушка и поздоровалась с нами.

Я видела, как странно переглянулись между собой присутствующие. Они, несомненно, были удивлены, но никто этого не выказал открыто. Все было, как положено в середине двадцатого века.

Показывали хроникальный фильм. А потом запел бас, очевидно изгнанный из столичных телестудий. И через четверть часа стали крутить художественный фильм. Это была одна из тех кинокартин, которыми наводнен наш кинорынок: бездарная поделка с потугами на юмор. Я даже не запомнила названия. Сидела спокойно из уважения к собравшимся, но чувствовала, что мне невмоготу. Я тихонько прошла на крыльцо. За мной последовал Нурбей Ясонович. Он считал свою миссию выполненной.

— Я радуюсь за нашу промышленность, — сказал он. — Отличные телевизоры. Неплохая по качеству передача. Но можно ли смотреть этот фильм? И кто только его делал?

— Я не выдержала, — сказала я.

— Зато они высидят до конца.

В его голосе чувствовалось высокомерие по отношению к тем честным людям, которые вовсе не повинны в том, что им показывают плохие фильмы. Мне стало еще неприятнее, когда Нурбей Ясонович сказал:

— Эти фильмы для пещерных людей…

Я сурово перебила его:

— Простите, вы, кажется, до недавнего времени были одним из этих «пещерных».

— Был, — сказал он. — Был, да сплыл! И не жалею об этом. Если бы не вы, давно бы сбежал отсюда. Я больше одного дня здесь не выдерживаю.

Он вдруг взял меня за пальцы и сжал их.

— Дальше? — спросила я с усмешкой.

Он уставился на меня, отчаянно моргая глазами.

— Такие вещи, Нурбей Ясонович, на меня не действуют. Не тот возраст.

— Что случилось, Наталья Андреевна?

— Ничего. Я просто обижена за этих людей, которых вы несправедливо обозвали пещерными.

Он закурил.

— Вот оно что! Я люблю патриоток. Особенно патриоток Дубовой Рощи. Знаменитое место. Если вы и в самом деле обижены, я бы на вашем месте досмотрел фильм. Из солидарности.

Я тут же вошла в комнату. Он этого наверняка не ожидал.

Некоторые мужчины поражают меня своей толстокожестью. А еще больше — автоматичностью поступков.

Вернувшись домой после телевизионного сеанса у Махти, я сказала себе так: «Нурбей Ясонович, если только он верен своей натуре, непременно постучится ко мне. Такого сорта мужчины не прощают женщине даже малейших обид. Тем более если они пьяны». Я, не раздеваясь, погасила лампу.

Старуха давно улеглась. Она мирно почивала, не подозревая, в каком тревожном состоянии пребывает ее жилица.

Было уже за полночь, когда Нурбей Ясонович хлопнул створкой ворот и тяжело поднялся по лестнице. Он постоял на крыльце, очевидно в нерешительности. И случилось в точности так, как я предвидела: он постучался ко мне. Автомат сработал! В то же самое мгновение я открыла дверь и появилась перед самым его носом.

Он отпрянул от неожиданности.

— Наталья… Андреевна… — с трудом ворочая языком, выговорил Нурбей Ясонович. Он пошатывался. — Наталья… Андреевна… Извините… Извините…

— Поздновато заявляетесь в гости, — сказала я строго. — Ошиблись дверью.

Он перешел на шепот:

— Хочу поговорить…

— Слушаю.

— Там… Там… — Он попытался пройти в комнату.

— Нельзя!

— Что такое?

— Нельзя!

— Гостя не пускаешь?

— Не пускаю.

— Интер-ресно.

Нурбей Ясонович попятился задом и неожиданно двинулся вперед.

Тут я толкнула его в грудь, и он вылетел за порог.

Я захлопнула дверь и закрыла ее на ключ. Нурбей Ясонович, видимо, смирился. А может быть, просто пришел в себя…

Утром хозяйка с грустью сообщила, что ее любимый сынок отбыл в город.

Провожу перекличку. Против Базбы Есыфа заранее ставлю тирешку и машинально спрашиваю:

— Здесь?

Вижу, поднимается из-за парты этот самый Есыф. Молчит. Класс притих. Все ждут: что же будет дальше?

— Почему ты ходишь нерегулярно, Базба?

Он продолжает молчать.

— Вокруг твои товарищи, — говорю, — держи ответ перед ними. Ты обещал исправно посещать уроки. Скажи: обещал?

Наконец слышится тихо:

— Да.

— А почему не держишь обещание?

— Что?

— Я говорю, почему слова своего не держишь?

— Бо-лен.

— Чем?

Он прикладывает руку к груди.

— Сердце болело?

Есыф пожимает плечами.

— Допустим, болело. Кто из твоих товарищей тебя навещал? — Я обращаюсь к классу: — Ребята, кто навещал его?