Георгий Гулиа - Три повести

Смыр не сомневается, что меня отпустят. Во всяком случае, меня! Надо же родных навестить. Кто имеет право задерживать?

— Дело не в праве, — отвечаю. — Мы же сами вызвались.

— А вам надо ехать или не надо?

— Я и сама не знаю, — говорю. — Может, приедет мама…

— О, это другое дело, — говорит Смыр. — Тогда можно и не ехать.

Я внимательно присматриваюсь к ней. Догадывается она о чем-нибудь? Должно быть, да. Она все понимает. В ее зрачках вспыхивают лукавые огоньки. Она со значением сжимает мне руку повыше локтя и ничегошеньки не говорит. Ну, и я молчу.

Мы прогуливаемся по школьному двору перед началом уроков. Собираются ученики. Оживает каштановый дом после ночного покоя.

Вот прошел степенным шагом Георгий Эрастович. Он словно с ношей. Тяжело идет.

Промчался физкультурник, бодро кивнув нам. Учитель по труду пронес какой-то мешок с инструментами.

С каждой минутой двор шумит все громче. Младшеклассники затевают игры с невероятными прыжками. Они словно козлы: их любимые места на изгороди, на столбах, подпирающих кровлю над верандой, на турнике и на кольцах. Им не терпится как можно скорее растратить накопленную энергию.

Смыр прижимается ко мне. Облегченно вздыхает:

— Что было бы, если бы не эта наша школа? Посмотрите, Наташа, как все живет, как все кипит! Без этого каштанового дома здесь было бы тихо, как сто, как двести и триста лет тому назад…

Вот пробил колокол. Какой-то ученик старается изо всей мочи: «Дон, дои, дон!..»

Начинается новый день…

Где же Кирилл Тамшугович? Опаздывает или уже сидит в учительской на обычном месте? Если долго не вижу его, становится грустно. Мне хочется знать: где он, что делает? Если он в школе, мне веселее, с удовольствием работается… А если нет…

Я иду к крыльцу, а сама глазею во все стороны: откуда покажется Кирилл Тамшугович?

Лунная ночь. Большая округлая луна.

Встаю, набрасываю поверх платья прорезиненный плащ, ибо прохладно и влажно. Осторожно открываю дверь. А на крыльце — моя старуха. К сожалению, я обнаружена.

— Наташа, Наташа, — шепчет старуха. Она указывает рукой на кусты фундука. — Там. Там.

Я делаю вид, что не понимаю ее. Стараюсь казаться равнодушной, а старуха свое:

— Там. Там.

Я машу рукой: дескать, ничего не вижу. А старуха говорит:

— Он там. Твоя ждет.

— Кто?

— Директор. Моя видит. Мой глаз как иголка. Все видит. Скорей.

Она поцеловала меня в щеку, как сообщница. Что делать? Не отпираться же, когда и так все ясно. Я сказала старухе какие-то теплые слова и побежала к ореховой рощице.

Молочный луч падал прямо на Кирилла Тамшуговича. Он улыбался, и глаза его отражали поток молочного света.

И тут же, как нарочно, это «Айрума! Айрума!».

Шанаф продолжал битву с медведями. Но ведь кукуруза уже убрана. Чего надо зверям от Шанафа?

— Это удивительно! — говорил Кирилл Тамшугович. — Шанаф воюет по инерции. Он уже не может не воевать. Он привык.

— Айрума! Айрума! Айрума!

Бог с ним, с Шанафом. Мы забываем о нем ровно через минуту. Мы остаемся совсем наедине — без старухи, без Шанафа. Только луна вверху — традиционная свидетельница свиданий во все времена и эпохи.

Мы беремся за руки и гуляем по росной траве. Мы забираемся в густую чащу дубов и вступаем в сообщество призраков, неотъемлемую принадлежность любого густого бора.

Но мы не боимся. Нас не пугают причудливые, изогнутые стволы и ветви. Нас двое, и мы любим друг друга.

— Помнишь первую встречу? — говорил Кирилл.

— Ты мне показался суровым. Ты был небрит. Неприветлив.

— А ты понравилась мне с первого же взгляда.

— Неправда.

— Какой смысл говорить неправду?

Он целует меня в шею, как бы подтверждая, что теперь уже лгать ни к чему.

— Знаешь, Наташа, мне еще не верится. Поэтому хочется сказать кое-что. Деловое. Не очень лирическое.

Я закрываю ему рот ладонью. Ничего делового я не желаю слышать. Не такая ночь, чтобы вмешивались дела. Я хочу опираться на волосатую руку, хочу прижиматься щекой к его щетинистой щеке. Хочу бездумно болтать, слушать ночные голоса леса. К черту дела!..

— Ты женщина с головы до ног, — говорит он, смеясь. — А мне, мужчине, положено думать.

— Что же ты надумал?

Он обхватывает мои плечи, заглядывает мне в самые зрачки и целует в губы. Целует раз. Другой. Третий. У меня кружится голова.

— А теперь я все-таки задам деловой вопрос. Что нам делать?

— Дай вздохнуть… Что делать? О чем ты?..

— Может, съездим в Ростов?

— Это зачем?

— Как зачем? Там же твои родители. Надо же мне познакомиться с ними. Вернее, им со мной.

Мы споткнулись о какой-то пенек и чуть не растянулись.

— Айрума! Айрума! — доносится сверху.

Мы выходим на тропинку, сверкающую, точно серебряная нить. Здесь идти безопаснее: ни пней, ни стволов.

— Что же ты молчишь? — спрашивает Кирилл.

Не знаю, что и говорить. Мне кажется, я знаю Кирилла, но в то же время знаю явно недостаточно. Я предвижу мамины возражения: «Он много старше тебя. Он был женат. Пара ли он тебе?!» И сама не знаю: пара или не пара? Но уверена в одном: без него теперь жизнь не жизнь. Сентиментально? Может быть. Но это так.

Луна пытается догнать нас. Она за нашей спиной. Длинные тени бегут перед нами. Две тени, бегущие в обнимку.

— Мне не хочется уходить, Наташа.

— А надо…

— Это ужасно, Наташа. Все надо, все должно! — Он хмурит брови.

— Ладно. Спокойной ночи, Кирилл. Как быстро бегут часы.

Он подхватывает меня на руки. Несет прямо к воротам. Боже, что он делает? Вдруг старуха увидит. Сраму не оберешься!..

Мы прощаемся.

Его шаги затихают. Направляюсь к крыльцу. Чувствую, как пылают щеки. Который же час? Не меньше двух. Присаживаюсь на нары. Вокруг так тихо, так светло. Декабрьская ночь развертывает свои чудеса. Здесь нельзя не быть поэтом. Теперь я понимаю, почему все наши ученики пишут стихи. У нас в школе три поэтических кружка. И недавно приезжал товарищ из Союза писателей Абхазии… Наверное, и я разражусь стихами. Проза меня не удовлетворяет…

Наконец-то увидела «Пляску медведей». Этот танец исполняла группа ребят из нашего школьного хора. А заинтересовал меня танец вот почему: мне сказали, что слово, которое выкрикивает Шанаф по ночам — «Айрума», — взято из одной старинной плясовой песни.

На сцену выходят трое в бурках. В руках у них длинные посохи. Медленно, переваливаясь с ноги на ногу, изображают они косолапых. Один из участников хора выкрикивает фальцетом:

Дальше эти слова подхватывает весь хор — зычно, громоподобно:

Танцующие выделывают замысловатые па, припадая на левую ногу. Движения понемногу становятся резкими. Убыстряется ритм.