Виллем Херманс - Воспоминания ангела-хранителя

– Но подумай сам, Берт, на какие деньги они жили бы в Америке? Здесь все было просто. Лейкович плодотворно работал у Эрика в издательстве. Да старик и не захотел бы никуда уезжать!

– Вы с Эриком, – ответил Альберехт, – отлично знаете, как надо перестроить мир в соответствии с идеями Маркса, который умер уже шестьдесят лет назад, а то и больше. И маленькое такое кровопролитие, если оно потребуется, вас тоже не смутит. А когда люди рядом с вами оказываются в беде, вы ходите, точно зашоренные.

– Зашоренные? Мы? Что ты, Берт… Если бы Эрик не помогал, Лейковичи не смогли бы жить в Нидерландах.

– Говоришь, Лейкович плодотворно работал в издательстве. Ну а Ренсе? У вас все стены завешены картинами, но нет ни одной картины Ренсе.

– Точно не знаю. По-моему, что-то его есть на чердаке. Во всяком случае, Эрик не раз оплачивал его выпивку, это точно.

«Она говорит это, лишь бы что-нибудь сказать, – думал Альберехт. – Лишь бы что-нибудь сказать. Люди часто так говорят. Да я и сам тоже. Я уже много дней подряд говорю, лишь бы не молчать. “Берт, ты поможешь найти пропавшую девочку?” – и я что-то говорю. Не хочу, чтобы меня разоблачили, я в опасности. Но и другие говорят, лишь бы что-нибудь сказать. Порой кажется, что у любого человека на совести есть задавленный ребенок». Альберехт кашлянул и сказал:

– Но вы могли бы его морально поддержать и повесить какое-нибудь его полотно?

– А ты у себя повесил?

– Я – нет. Но Ренсе обвиняет меня в мещанстве. И правильно делает. В художественном мире я чужак. Если бы я повесил у себя какую-нибудь картину, он бы усомнился в собственном таланте. Но вы-то знатоки. У вас в этом мире есть связи, вы могли бы ему помочь добиться успеха. Вы пользуетесь авторитетом.

– То-то и оно. И мы убеждены, что истинное призвание Ренсе – преподавание. Он мастерски умеет рисовать реалистично, если захочет, поэтому так обидно, что он пишет только однотонные синие полотна.

– Рисовать предметы, как в жизни, утратило смысл, говорит он, после изобретения фотографии.

– Этому утверждению уже больше ста лет – столько, сколько прошло с момента изобретения фотографии. И Ренсе далеко не первый, кто высказывает такое мнение. Но ты же понимаешь: красить полотно в синий цвет или вообще не заниматься живописью – это одно и то же.

– Он не хочет соревноваться с фотографией.

– Предпочитает соревноваться с малярами и штукатурами, ну-ну.

– Возможно, в будущем люди будут судить об этом иначе. Через двадцать лет он может стать знаменитым на весь мир. Почем ты знаешь? Час назад ты сама говорила, что в будущем его будут считать великим пионером.

– Но я не живу в этом будущем, Берт, я не живу в бесклассовом обществе. Мои вкусы сформировал капитализм.

– Ты человек милый, но непоследовательный. Ты только что говорила совсем другое.

– Вовсе нет. Сейчас я говорю о моем субъективном впечатлении, о моем личном отношении к синим картинам Ренсе. Но вовсе не утверждаю, что с объективной точки зрения он неправ. Вовсе не утверждаю. Но я человек сегодняшнего дня, а Ренсе, если действительно что-то собой представляет, – человек будущего. Я же не могу заставлять себя чувствовать не то, что чувствую? Это было бы неискренне!

– Но Ренсе от этого не легче ни на каплю. Для Ренсе все выглядит очень кисло.

Когда они подъехали к вилле, в комнатах уже был включен свет и фонарь над входной дверью тоже горел, освещая машину Эрика, сверкавшую хромированными деталями.

– Значит, Эрик уже взял ключи у Лины, – сказала Мими.

– Быстро же она его отпустила!

– Возможно, ее муж вернулся.

– Нет, этого не может быть. Он ведь в армии! Когда армия капитулирует, солдаты не расходятся просто так по домам. Их берут в плен.

– Ты так думаешь? Какой бред.

Альберехт посмотрел на дом Лины и увидел, что там тоже горит свет, но только в двух окнах, остальные окна темные. Он въехал в сад и поставил машину под сливу. Выключив мотор, почувствовал громкий шум в ушах и подумал: «Я бы хотел много дней подряд не садиться за руль».

Все в округе выглядело таким мирным и таким целым, как будто нет никакой войны. Даже пожара в Роттердаме отсюда, с земли, не было видно.

Эрик сидел на пуфе посередине гостиной. Играло радио.

– Бога ради, не надо радио, – сказала Мими и выключила звук.

Эрик уже снял пиджак и развязал галстук. Рядом с ним на полу стояла керамическая бутылка йеневера и налитая до половины рюмка.

Герланд, стоя на коленях у одного из книжных шкафов, водила пальцем по корешкам книг и время от времени снимала с полки то одну, то другую книгу, а затем бросала ее Эрику. Эрик раскладывал их вокруг себя невысокими стопками.

– Что ты собираешься делать? – спросил Альберехт.

– Хочу их сжечь, – сказал Эрик, – все-все сжечь. Если сюда заявятся фрицы, то мне совершенно неохота, чтобы меня немедленно замели из-за нескольких запрещенных книжонок.

– Откуда ты знаешь, какие книги запрещенные?

– Это понятно и ребенку. Вот смотри: Герман Раушнинг, «Разговоры с Гитлером». Самые острые моменты переводчик выпустил. Но все равно. Когда Адольф злится, он катается с пеной у рта по полу и кусает ковер. Вот еще. Томас Манн. Сейчас в Америке. Проклял Гитлера. Запрещен. А тут его брат – Генрих Манн. Написал книгу «Верноподданный». Читал? Нет? Рекомендую прочитать. Тогда бы ты понимал, какие свиньи задают тон в Германии. Причем он написал это задолго до того, как Гитлер пришел к власти. Если не боишься, можешь взять. При условии, что ты мне ее не вернешь.

Эрик протянул «Верноподданного» Альберехту, но тот не пошевелился. Эрик не стал настаивать и положил роман на одну из стопок.

– Где ты их собираешься сжигать? В камине?

– В саду. Камин для этого мал.

– Собрание сочинений Гейне, – сказала Мими. – Им тоже не понравится?

– Ты еще спрашиваешь! Гейне! Не только еврей, но и социалист.

– Но он уже так давно умер, – заметила Герланд.

– Все равно давай его сюда, – сказал Эрик и сделал большой глоток йеневера.

Это было великолепное издание, в натуральной коже, шесть или семь томов, Альберехт не успел сосчитать.

Герланд вынул их из шкафа, и они упали в беспорядке на пол.

– Я тебе помогу, – сказала Мими и села на корточки рядом с Герланд у книжного шкафа.

Альберехт открыл двери в сад, вернулся и отнес порцию книг на террасу. Где лучше развести костер? У края террасы, не слишком близко к дому? Или на траве? Где огонь хорошо разгорится, но дому ничего не сделается? Он стоял в нерешительности с собранием сочинений Гейне в руках. «Никогда не читал, – размышлял он, – может быть, несколько стихов в школьные годы, но я уже не помню, о чем. Единственное, что я делаю с книгами этого поэта, – я их сжигаю».

Альберехт решил устроить костер на траве. Поставил книги стоймя, приоткрытыми, решив, что так они будут гореть лучше, чем лежа на земле в закрытом виде. Вернулся в комнату за новой партией книг.