Виллем Херманс - Воспоминания ангела-хранителя

С великим прискорбием взирал я на этого пиита, тщетно пытавшегося своим деянием избавить других пиитов от погибели на костре.

Тщетно. Казалось, что от вина огонь, наоборот, разгорелся еще ярче, точно так же, как и во все века вино только раздувает пламя поэзии.

Но что вдруг увидел Альберехт, лежа в приступе смеха на земле, одной рукой обняв Мими, другой Лину? Что он увидел, точнее, что ему примерещилось, нет, что он все-таки увидел сквозь пахнущие алкоголем клубы пара, что это было там, у костра, в красных отблесках пламени, вырывавшегося из книг?

Привидение? Или воскресший из мертвых?

Альберехт со стоном снова сел ровно, разинув рот и тараща глаза. По гравию шел человек в роговых очках и вел за руль велосипед. Человек, очень похожий на Бёмера. Альберехт с трудом встал во весь рост. Это действительно был Бёмер. На его круглом солидном лице появилась удивленная улыбка, подойдя ближе, он поправил очки, словно тоже не мог поверить в то, что видит вокруг себя.

– Отто… – пробормотал Альберехт.

– Да, здравствуй, Берт, как дела?

– Отто, но я думал…

– Прости, что я помешал, – сказал Бёмер.

Он сделал шаг в сторону, кивнул компании на траве и сказал:

– Добрый вечер!

– Подсаживайтесь к нам, дружище, – крикнул ему Эрик.

– Простите, что я помешал, – повторил Бёмер, делая неотчетливый жест, – но я должен кое-что сообщить Альберехту, причем весьма срочно. Вы не возражаете?

Никто не возражал. Даже Алевейн Леман не издал ни звука.

– Садитесь пожалуйста! – воскликнул Эрик театральным голосом. – И берите с нас пример. Согревайтесь, пока бушует великий пожар Рима.

Хотя Бёмер ничего не сказал, было ясно, что он хочет поговорить с Альберехтом наедине.

Альберехт это понял, подошел к нему на несколько шагов, и они вместе прошли на газон. Бёмер все еще вел за руль велосипед.

Они остановились спиной к огню.

– Боже мой, Бёмер, а я уж думал…

Насколько бессмысленна была бы эта фраза: я думал, что ты погребен под обломками здания суда. Какое счастье, что Бёмер его перебил, словно ничего не слышал.

– Боюсь, что я допустил ужаснейшую оплошность, Берт, но это, честное слово, нечаянно. Твой брат Ренсе не значится в немецком списке. Там нет его имени. Нет.

– Значит, немцы его…

– Немцы его не разыскивают. Человек, рассказавший мне об этом, ошибся.

– На этот раз ты видел список?

– Нет, но я разговаривал с человеком, который сам держал его в руках. Это точно, на сто процентов. И Ренсе в списке нет.

– Так что там все-таки написано? Они же не перепутали буквы R и B? Там написано B. Alberecht?

– Ты меня неправильно понял. В списке вообще не было фамилии Альберехт.

– Правда?

– Клянусь. Там было написано Альбрахт или что-то в этом роде. В общем, Альбрахт. Фамилия, фигурировавшая в платежной ведомости британской разведки. Они всё проверили.

Альберехт достал носовой платок и вытер лоб. Напряжение прошло, и он разговорился.

– B. Alberecht было бы мало правдоподобно. При крещении мне дали имена Simon, Christian, Hendrik, Urbaen, Bert. Получается S. C. H. U. Bert. Шуберт. Понимаешь, так захотелось моей матушке.

– Имя, составленное из инициалов, – улыбнулся Бёмер, – да, действительно.

Бёмер подсел к костру, и Алевейн, немного успокоившийся, пошел в дом, чтобы принести ему рюмку.

Альберехт поспешил к машине. Голоса за спиной, отблески в небе, винные пары в носу, сухие-пресухие ладони. Ренсе нет в списке. Наша семья благополучно пережила войну. Никто из друзей и знакомых не пострадал.

И я напомнил ему строчку из стихотворения благочестивого поэта XIX века, которое они должны были читать в школе:

«Но более всего страдает человек, грядущего страданья опасаясь». [46] Строка из стихотворения П. А. де Хенестета (1829–1861).

Было уже далеко за полночь, по улице еще двигались люди, но уже намного меньше, чем раньше. Фонари светили, как ни в чем не бывало. В тех домах, где люди еще не спали, горело электричество. Нигде никаких выстрелов, никто не бегает и не кричит. Казалось, будто никакой войны вообще никогда и не было.

Столько переживаний – и всё зря. Бедный Ренсе со своими Ренсерозами и Лазуренсами. Его картины гроша ломаного не стоят, но это все, что у него есть. «Надо спешить, – думал Альберехт, – надеюсь, я еще успею, надеюсь, он их еще не выбросил в канал и не сжег».

Превышая разрешенную скорость, легко управляя машиной, чувствуя себя хозяином положения, как бывает только с пьяницей, когда он сделает уступку своей жажде, но не слишком большую, Альберехт мчался по улицам на своей маленькой машинке, внезапно наполнившей его умилением. Ах ты шустрый озорник, ты отвозишь меня всюду, куда надо. Я прощаю тебе, что ты убил Оттлу. Ты не виноват, ведь это я сидел за рулем.

Шины скрипели на поворотах, он ехал вперед и вперед и остановился, взвизгнув тормозами, перед домом Ренсе, позади его «форда».

Альберехт громко захлопнул за собой дверцу, для того чтобы предупредить Ренсе о своем приезде, так как воображал, что брат узнаёт этот звук издалека. Свистнул. Почувствовал, что с головой что-то не то, не как обычно. Потрогал ее руками и теперь только обнаружил, что забыл надеть шляпу. Свистнул еще раз и посмотрел вверх. Несколько шагов, и он уже стоит на тротуаре перед дверью и звонит. Через окошечко в двери Альберехт увидел, что наверху лестницы горит свет.

Дверь открылась почти мгновенно. Альберехт вошел и посмотрел вверх. Там на лестничной площадке стояли три или четыре человека. Он никак не мог их узнать, как ни вглядывался; оттого что приходилось задирать голову, у него зарябило в глазах.

– Паула, это ты?

Глупый вопрос, на который не последовало ответа. Альберехт встал на нижнюю ступеньку лестницы и крикнул:

– Паула! Ренсе нет в списке. Ему нечего бояться!

– Паула? – спросил женский голос, не принадлежавший Пауле.

Альберехт начал подниматься по лестнице.

– А где же Паула? Ренсе нет в списке гестапо. Это была ошибка. Я приехал им рассказать. Я его брат. Я так за него рад! Это была ложная тревога. Ренсе!

Тут Альберехт услышал, как женщина разразилась рыданиями и произнесла, всхлипывая:

– Паула в больнице. Ренсе повесился.

СЛОВНО боясь упасть, Альберехт обеими руками хватается за перила. Не может сделать больше ни шага. Не может сказать ни слова, в голову не приходит ни одной мысли.

Зачем ему разговаривать с совершенно незнакомыми людьми?

В этот миг ему показалась, что жизнь его выключили, что она больше не течет в будущее, а только капает, словно вода из плохо закрывающегося крана.

Не говоря ни слова, он разворачивается на узкой ступеньке, на скользком кокосовом коврике, спускается. Никто его ни о чем не спрашивает. Единственное, что он слышит, это приглушенный разговор наверху лестницы. Лает собака. Вернувшись к входной двери, он открывает ее за веревочку, выходит на улицу и как можно осторожнее закрывает за собой.