Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Потому что антиобщественный поступок, — сказала Аня. — И правильно вас…

— А чужое читать мерзко! Только подлецы так делают! Извините… — крикнула Люба. Самая вежливая в классе.

…Началась же вся эта заваруха часа два назад.

На четвертой перемене Аркаша Пронкин увидел вдруг в проходе между столами тетрадь. Обыкновенную, зеленоватого цвета, только написано было на обложке не «для алгебры» и не «для геометрии», а странное слово «эссе».

— Чья тетрадка?! — заорал Аркаша, еще только нагибаясь, чтобы поднять. — Признавайтесь!

На его крик лениво повернулось несколько голов. Все знали, что Аркаша умеет устраивать шум по любому поводу: кошка сидит на заборе, а он кричит так, словно там не кошка, а собака Баскервилей.

Аркаша уже выпрямился, в руке была тетрадка.

— Считаю до трех! — не понижая голоса, сообщил он. — Раз…

Вместе со словом «два» раздался еще один вопль, потише, чем Аркашин, — потому что кто же в классе сравнится с Пронкиным по объему легких?! — но и этот крик был достаточно могуч, только, кроме децибелов, звучали в нем обида и негодование.

— Отдай! Не твое! — кричал Максим. — Дай сюда! Слышишь?

Но Аркаша махал зеленой обложкой перед его носом и дурным голосом орал:

— Спляши камерунский народный танец, тогда отдам! Оторви чечетку, тогда верну!

Аркаша считался одним из самых сильных в классе; ходили слухи, виновником которых был он сам, что двоюродный брат у него в милиции и учит его запрещенным сейчас приемам каратэ, что по-японски означает «голыми руками».

— Отдавай, тебе говорят! — твердил Максим. — Слышишь? Не ты писал! Это мы с Глебом! Отдай!

Но Максим понимал, конечно, что голыми руками Аркашу не возьмешь.

— А чего там? — крикнул кто-то. — Читай, Пронкин!

— Сейчас поглазеем! — Аркаша вскочил на стул, оттуда на парту, перепрыгнул на вторую, на третью.

— Не смей! — надрывался Максим. — Не имеешь права!

— Имею, — сообщил Аркаша. — В хорошем обществе не должно быть секретов… А что это за слово такое — «эссе»?

— Не твое дело, — сказал Максим, но Глеб пояснил:

— Эссе — значит очерк. Ясно? А теперь гони!

— Никогда! — и Аркаша перескочил на другую парту, потому что Максим уже настигал его.

— Пронкин, — сказала Люба, — ты нарушаешь закон о правах человека. Тебя, извини, судить надо.

— Какие могут быть тайны между друзьями? — закричал кто-то. — Читай, Аркаша!

А Максим прекратил все попытки вырвать у Аркаши тетрадку. Он отошел к окну, встал там, и лицо его можно было назвать каменным, если бы не подрагивал подбородок, не шевелились беспомощно губы.

— Ого, — с почтением сказал Аркаша, — на машинке напечатано.

— Читай! — крикнули ему. — Кончай волынку!

Аркаша откашлялся и начал:

— «Дорогой друг!..»

— Как не стыдно — чужое… — снова сказала Люба, но на ее слова опять никто не обратил внимания.

— «Дорогой друг! — еще раз прочел Аркаша. И продолжал: — Ты спрашиваешь, как дела в нашей школе… Что ж, мы тебе расскажем все откровенно… Да, в школе сейчас многое должно быть по-новому, по-другому то есть. Вот был такой знаменитый режиссер, народный артист Станиславский. Он говорил, что театр начинается с вешалки. А школа знаешь с кого начинается? С нянечки. Только у нас, в 23-й школе, нянечки так кричат, что на улице слышно. И тряпкой замахиваются, и щеткой. Ты скажешь: подумаешь, чепуха какая! О чем пишете?.. Нет, не чепуха. Потому что на первом этаже нянечки ругаются, а на втором и на третьем — учителя эстафету перенимают. Не все, конечно, но многие. Химик, например, так кричит, что у нас одна ученица со стула упала. А физкультурник разные прозвища дает, особенно тем, кто плохо через козла прыгает или по канату залезть не может. И вообще мы не понимаем: зачем с нами так грубо: «Убирайся!», «Замолчи!», «Куда лезешь?!», «У тебя что, уши законопатило?!» И еще в подобном роде. А к завучу попадешь или к директору — сразу такой крик начинается… И грозят, грозят… Мы думаем, что в закон о школьной реформе надо ввести пункт: чтобы никто не кричал и нас не ругал. То есть отчитывали бы, если очень нужно, только по-другому — не обидно и не так громко. А то ведь мы привыкаем и сами всю жизнь потом будем на других кричать… У нас есть учком. Ему бы и заняться этим, а он только и знает, что «экран успеваемости» делает и отметки по дневникам разносит. Как будто без него некому… Дорогой друг! Как хорошо, если бы можно было дружить с учителями. А ты как считаешь?.. А у нас как-то не так… Уверены, почти все в нашем классе так же думают, только помалкивают в тряпочку…»

Пока Аркаша пронзительным голосом базарного глашатая дочитывал «эссе», из коридора входили все новые ребята, и каждому объясняли, что происходит и чья тетрадка. Поэтому стоял непрерывный гул, только разве мог он стать помехой для Аркаши? Зато после слов «почти все в нашем классе» и выкрика Ани: «Нет, не все! Неправда это!» — поднялся такой шум, что его не могло перекрыть даже луженое Аркашино горло.

— Тише вы! — закричала Аня. — Самое важное — знать, кто написал? И кому? Среди нас объявилась «пятая колонна».

После этих слов стало тихо.

— «Дорогой друг», — объяснил Аркаша. — Ясно, кому: другу.

— Интересно, какому это другу? — спросила Аня. — Может, за границу. Про то, что у нас плохие учителя! И школа плохая! И нянечки.

— При чем тут заграница? — сказал Глеб. — Ты совсем того?.. Просто так принято писать… Еще классики так делали. Как будто кому-то… Роман в письмах… Не знаете? Взять, например… Достоевского. Самый первый его роман… Мне говорили…

— Ладно, не учи нас литературе! — крикнула Аня.

— Классики нашлись!

— А подпись там какая?

Аркаша посмотрел.

— Вот… А. Семиклассов и Б. Семиклассов.

— Братья Семиклассовы! — крикнул кто-то. — Алик и Боря.

— Почему? Может, Алексей и этот… Болеслав?

— Или Аркадий, и… — Говоривший еще дольше искал мужское имя на «Б», ничего не смог придумать и ляпнул: — Браун!

— Какой еще вам «Аркадий»? — сказал Аркаша Пронкин. — Вон кто хотел у меня вырвать, кричал, они с Глебом написали. — Аркаша ткнул в сторону Максима. — Все видели.

— Безобразие! — сказала Аня. — Неужели не понимаете? Клевета на всю школу. На учителей. Еще от имени всех… Поклеп на весь класс. Самый настоящий позор и вражеский выпад!

— А не позор чужие тетрадки хватать? — спросила Люба, и в этот момент Глеб сказал:

— Это не мы писали.

— К-как? — даже заикнулся Аркаша. — Максим только что сам говорил. Верно?

— Верно, — сказал Максим.

— Что ты врешь?! — закричал Глеб. — Не слушайте его… Пусть докажут! Там на машинке.

— Лично я писал, — деревянным голосом сказал Максим. — А он — не знаю.

— Неправда! — опять крикнул Глеб. — Зачем ты? Пускай доказывают, если есть охота. Следствие проводят.