Юрий Хазанов - Укол рапиры

Не знаю, успел я подумать, что это конец, или не успел, только понял вдруг, что не может камень быть таким мягким.

— Лежи, — услыхал я голос Замона.

…Интересно бы узнать, что стало на пути каменного потока, почему он изменил направление? Почему обрушил всю свою силу не на нас, а куда-то в сторону, намного правее, а на нашу долю пришлась лишь мелкая осыпь да пыль?.. На этот вопрос я никогда не получу ответа. Так же как и на вопрос — почему Замон решил прикрыть меня собою, хотя нам грозила одинаковая опасность?..

Витя, салам!

Пишу тебе самое последнее письмо. Глеб Юрьевич вышел из больницы, вскоре тронемся в обратный путь. Чувствует он себя нормально, уже может сам писать — так что я ему больше не нужен. Он говорит, я ему здорово помог, особенно в больнице, когда каждый день писал по два-три часа, а то и больше. Выходит, последние месяцы я совмещал работу с учебой или учебу с работой. Не то что вы, бездельники!

Небось думаешь, я теперь дорогу забыл в больницу? Ничего подобного! Опять хожу туда, как миленький. Знаешь, к кому? К Замону… Верно, тут не соскучишься?.. Нет, ничего такого страшного, не из-за обвала. Но все-таки ногу он сломал. Там, где щиколотка. Или лодыжка, что ли? Так на лыжах бывает, если жесткое крепление и нога подвернется, Но он сломал не на лыжах, а на мосту через Гунт. Вернее, под мостом… С понедельника ему уже разрешат в школу ходить. В гипсе, конечно…

Тебе, наверное, интересно знать, чем кончилось у Замона с разбитым стеклом? В общем, полный порядок. Только пришлось его отцу заплатить за стекло. Зато дела тут закрутились вовсю: ходят слухи, скоро особняки отбирать будут. Не только у этого, с тихим голосом, а и у других, кто незаконно получил. Замону, правда, от этого не легче: новая квартира им все равно не светит, но про музыкальную школу определенно говорят — она в том доме будет, где Замон стекло грохнул.

Вот ведь как занятно получается! Арбенин в «Маскараде» Лермонтова из ревности, как известно, убил Нину… Да, Нину!.. А Замон сам себя чуть не покалечил. А могло быть хуже — это еще повезло, все считают… Я ему, между прочим, прямо сказал: не нужна мне никакая Зайцева, пусть он не думает. И Ане говорил сколько раз: нехорошо получается — ведь она его просто дразнит. А я как подставное лицо. А она уставится на меня своими разными глазами и отвечает, что разве не имеет права глядеть на кого хочет и когда хочет? У нас теперь свобода… Она, в общем-то, права. А Замон не прав. Так же, как и Арбенин. Ни за что бедную Нину прикончил.

Хотя, знаешь, теперь, когда смотрю на гипсовую Замонову ногу, мне Аня неприятной кажется. Жестокая какая-то. Словно мстит ему за что-то, и за что — неизвестно… А с другой стороны, дай ему волю, он еще, чего доброго, бить ее начнет из ревности. Как Котька Астахов Нину… Неужели это правда, о чем ты писал? Может, врут? Жаль мне ее все-таки… Но больше уже ничего. Клянусь…

А с ногой у Замона вот как вышло. Шлялись мы по городу: Замон, Аня, я, еще ребята. И получалось, что все впереди, а мы с Аней сзади. А если Замон подходит, она, как нарочно, замедляет шаг и замолкает — в общем, дает понять, чтобы не встревал и шел своей дорогой. Конечно, не все время так, но все-таки… А Замону ведь много не надо.

Идем мы через Гунт — там мост пешеходный, висячий: трясется весь, как припадочный, качается, словно вот-вот рухнет. Не прошли и половины, Замон говорит:

— Спорим, я до того берега на руках пройду?! А вы слабаки!

И смотрит на меня. Да со злостью так.

Ну, я чего-то пошутил: что вроде не в цирке. А он говорит:

— Цирк ни при чем. Просто элементарная смелость нужна. Если, конечно, есть у некоторых. — И опять на меня уставился. — Языком, — говорит, — за спиной всякий умеет…

Я тут немного разозлился.

— Ты что, — говорю, — спятил? Окончательно?

И Аня вмешалась.

— Пускай, — говорит, — кто смелый, тот покажет. А мы посмотрим.

Она еще не знала, что он придумал. Да и никто из нас не знал. А Замон, ни слова не говоря, подходит к перилам, перелезает через них, потом хватается за выступающие поперечные доски настила и повисает на руках.

— Вот так, — говорит он, — пройдете?

И начинает перебирать руками. А мы за ним идем, как дураки. Конечно, уже азарт появился: доберется или не доберется до берега?

Замон пыхтит, зубы сжал, красный весь, а мы подначиваем:

— Давай, давай, немного осталось, рекорд области!

Ему бы сказать, что не может больше — мы бы вытащили как-нибудь, а он молчит. Потом руки вдруг разжал и раз — вниз! К счастью, уже недалеко до берега было. Там не слишком высоко, но камни, камни, и течение очень быстрое. Мы наклонились за перила, смотрим, а он лежит, и вода через него перекатывается. Страшно!..

— Что же вы стоите? — закричала Аня. — Скорей!

Теперь-то забеспокоилась.

Помчались мы к Замону, а он уже сам поднялся и, хромая, выходит на берег. Нога сначала не очень болела, потому что еще много разных мест ушиб, но потом он еле шел, а в дом мы его внесли.

Ну дальше ты знаешь.

Замон ни на кого не злится, говорит — сам виноват, но у меня такое чувство, что все мы причастны…

Ну да ладно. Скоро поговорим обо всем.

До свиданья, Витька. Встретимся, как всегда, на углу Аэропортовской.

Привет. Шура.

— …Але! Здравствуйте… Это я… Это… извините… дядя Слон, да?! Шура Карганов… Приехал… Хорошо, спасибо… Доволен, да… Наверное, стоило все-таки. А как вы себя чувствуете?.. А Стелла Максимовна?.. Знаю, что работает, мне Витя писал. Спасибо, зайду… Бодрое… Да… Ну, что увидел? По телефону так сразу не расскажешь… Во-первых, новые люди, конечно, новые места… А во-вторых… Во-вторых, у них то же, что у нас… Те же проблемы… И так же их трудно решать, если запутаются… Обязательно. Ладно… Спасибо…

А позднее Шура сидел в доме у Слона.

— …Ты совершенно прав в своем выводе, — говорил Слон. — И не смущайся, это не такой простой вывод, хоть и кажется таким. Некоторые за всю свою жизнь не могут к нему прийти. Ты ведь сделал обобщение, понимаешь? Ну в математике или в физике как такое называется? Формула, закон. А в области человеческих отношений — это, пожалуй, философия. Или что-то на пути к ней.

— Витька тоже говорит, что я большой ученый, — подтвердил Шура.

— Угощайся, философ, — сказала Стелла Максимовна. — Там небось отвык от пирожков с капустой?..

— …Ты про Замона рассказывал, — сказал потом Слон. — Вы с ним в каком-то смысле двойники. Он сорвался с моста, ты сорвался с места, а причины одни: душевная сумятица, беспокойство, рост. Все это вполне естественно и вовсе не требует таких встречных перевозок, как говорят на транспорте: ты едешь туда, он едет сюда. Представляешь, одних денег на билеты сколько уйдет? А все равно ведь свой груз так с собой и возите. Не отвертеться от него… Не скинуть… Тут главное в другом. Как сказал Бетховен: «Человек, помоги себе сам!..» Это вовсе не значит, что человек одинок, нет — и ты в этом, по-моему, убедился. Но все же главное в нем самом. И никто за него не сотворит этого главного. То есть его самого… А что ты или кто-то другой, даже ваш директор или кто-то повыше, не вполне голубые или розовые — пусть тебя это не смущает. Людей одного цвета, мой друг, не бывает. Их выдумывают лжецы или соглашатели. Ну, может, еще фанатики. «Фанаты», как говорят футбольные болельщики. Так что человек — существо разноцветное. Лишь бы черное в нем не возобладало. Вот тогда — горе. Но тут-то и должна помочь формула Бетховена… И его музыка тоже… И вообще искусство…