Юрий Хазанов - Укол рапиры

Позднее Игорь менял и темы, и жанр, но оставался вереи Слову, которое продолжал любить и чьей силе и красоте не переставал удивляться. Что, впрочем, не мешало ему «балдеть», надев заграничные стереонаушники, а также обожать стариков «битлзов», Элвиса Пресли и отчасти «тяжелый металл». Ну если не самый тяжелый, то средний, во всяком случае… А дисками и записями родители его обеспечивают, к полному негодованию деда и бабушки. Особенно деда.

Но Сергей Семенович внука не удивлял: Игорь считал, что дед с молодости в маразме. Как большинство взрослых. Вернее, не в маразме, а как застыл когда-то в одном положении, так и не меняет его, что бы вокруг ни происходило. Вроде статуи, обмазанной серебрянкой, в сквере недалеко от их дома.

Из печати

«Не хватает слов, чтобы выразить свое удивление и возмущение. К чему вы призываете в своей газете? Всех критиковать, все охаивать? И то плохо, и это плохо… А кто же, спрашивается, построил все эти заводы, станки, машины? При ком наша страна стала самой сильной, при ком она победила фашизм?.. Ага, ответить нечего!.. При ком были порядок, дисциплина и снижение цен?.. Вы говорите: страх, жертвы. Да, боялись. Боялись те, кто плохо работах кто воровал государственную собственность, кто продавался врагам. Согласен, были и лишние жертвы. Но без этого нельзя: лес рубят, щепки летят — недаром существует такая пословица.

А вы теперь чего хотите в своей погоне за якобы правдой? Замарать настоящих борцов, реабилитировать врагов и всяких слабаков — и чего добьетесь? От вашей «правды» только хуже всем станет.

В. Романчук, пенсионер.

пос. Пестровский, Пермская об.».

Игорь был уверен, что его дед подписался бы двумя руками под таким письмом. Он часто схлестывался с Сергеем Семеновичем, хотя, честно говоря, не дал бы голову на отсечение, что сам во всем разобрался, что ему все совершенно ясно во внутренней, а также внешней политике. Но спорили они всегда и по любому поводу: о телефильмах, о музыке, о стиле одежды, о журнале «Огонек», об уровне жизни в разных странах, о роли животных в жизни человека — обо всем.

Просто оба относились к той довольно распространенной породе людей, которых называют максималистами. И если Игорь был максималист начинающий, оставлявший еще надежды на свое исправление, то Сергей Семенович — застарелый и закоснелый, которого уже только, как говорится, могила исправит. Впрочем, дай ему бог жить подольше — ведь он не так уж и стар, еще семидесяти нет.

Сергей Семенович в отличие от иных мужчин любил ходить по магазинам. Ну, может, «любил» сказано сильно, во всяком случае, это ему не претило, он не чувствовал себя униженным, стоя в очереди или напрасно взывая к продавцу вопросом: «Яички есть? А когда будут?..»

Только однажды Игорь услышал, как дед, чуть не плача, рассказывал бабушке, что с ним недавно произошло в угловом магазине.

— Понимаешь, подхожу — молочные сосиски дают. Я в кассу, пока стоял, вижу: может не хватить. Но ведь у меня же есть законное право — без очереди. Я и так почти никогда не пользуюсь, но ведь я заслужил… Иду к прилавку, а мне: «Куда лезете?» Я спокойно так объясняю, удостоверение достаю, а они, знаешь, что говорят… Ты только послушай… Не могу даже повторить…

Голос у Сергея Семеновича дрожит.

— Да ты не волнуйся так, — говорит бабушка. — Мало чего люди скажут. На то они и люди.

— Нет, ты подумай, они мне сказали: много вас таких, говорят, всех не переждешь, пора и другим место дать!.. Ты понимаешь, это мне… нам… за все, что я…

— Успокойся, — говорит бабушка. — Где твои капли?

— Я думал… я думал, грохнусь там прямо в магазине… Не помню, как ушел… Без сосисок…

— А в самом деле, дед, — говорит Игорь после того, как Сергей Семенович выпил лекарство, — тебе не кажется, что они в чем-то правы?

— В чем?! — кричит дед, и лицо его начинает краснеть.

— Игорюша, — говорит бабушка, — ну, зачем ты всегда? Перестань.

— Нет, пусть закончит свою мысль! — настаивает дед. — Они сейчас очень умные стали. Всё понимают… Конечно, им по радио и по телевидению разъясняют, какие мы плохие.

— Не плохие, — говорит Игорь, — но и не очень хорошие…

— Игорюша!

— Вот-вот, слышишь, Лена, как он про своего деда?

— Игорюша!

— Нет уж, я объясню… Ты воевал, правильно. Но ты хочешь, чтобы тебе спасибо все за это говорили. А почему? Многие там были, кого посылали…

— У него броня могла быть, он сам пошел, — говорит бабушка. — Под пули подставился.

— Правильно. А другие в тылу под бомбами вкалывали. Или с голоду пухли. Чем они хуже? И в лагерях сколько погибло.

— Ты меня не агитируй! — кричит Сергей Семенович. — Демагог какой! Я не хуже твоего знаю.

— А знаешь, так чего возмущаешься? У всех людей с рождения одинаковое право покупать сосиски или получать деньги в сберегательной кассе. Если они есть. Почему у тебя должно быть особое право? Впереди всех?

— Потому что иначе не хватит, — пытается перевести разговор мудрая бабушка. — Вот теперь сиди без сосисок.

— Что ты ему объясняешь? Ему же ничего не нужно. Все доставят родители, прямо из-за границы.

— Ага, не нравится, что предки привозят шмотки, что у нас валютные чеки. Несправедливо, да? А справедливо последние сосиски из-под носа у женщины унести?

— Замолчи! Лена, скажи ему, я не могу… Он… он негодяй!

— Перестаньте оба, — говорит бабушка. — Вы глупые… Вы два петуха, а все очень просто.

— Он бандит и нигилист! — говорит дед почти уже спокойно: видимо, лекарство начинает действовать.

— Все очень просто, — повторяет бабушка. — Потому что во всем дефицит. Если бы не дефицит, то никаких очередей, никаких чеков, никуда не надо впереди других, по чекам, по талонам, по блату.

— Ты у нас Сократ, — говорит Игорь. Он тоже успокоился, и ему хочется есть. Хорошо бы тех самых сосисок навернуть, которых не достал дед! С горчичной!..

Из печати

«…Сократу вменяли в вину образ мыслей: не признает всеобщий культ богов, сбивает народ с толку, портит молодежь; чего доброго, предложит, чтобы у них в Афинах ввели демократию, как в Спарте или на Крите, и чтобы всем желающим разрешили покидать страну и возвращаться обратно. Он требует свободы для каждой личности, как будто ее и так мало, этой свободы. Все это уже никакая не философия, а настоящая политика, враждебная властям в Афинах… Как и его слова о том, что якобы цель, даже самая высокая и справедливая, не оправдывает любых, пускай жестоких средств…

И потому над Сократом состоялся суд. Обвинили его в бесполезном, опасном мудрствовании, во враждебных, проспартанских и прокритских, настроениях, то есть в измене, клевете и предательстве и приговорили к смертной казни: он должен был выпить яд — цикуту. А в ожидании казни он тридцать дней вел в тюрьме беседы со своими друзьями и родными — о смерти тела, о бессмертии души; о том, что истина входит в мир, как преступница, чтобы стать затем законодательницей; что поэт, если только он настоящий, должен творить не просто рассуждения, а мифы, легенды, предания, ведущие к истине…