Юрий Хазанов - Укол рапиры

На этот раз они отправились в восточном направлении, куда ходили реже. Пошли по забитому черными старомодными таксомоторами Стрэнду, мимо моста Ватерлоо, свернули за полукружьем зданий Би-би-си влево и оказались среди зеленых газонов Линкольн Иннза — в окрестностях Дворца правосудия.

Наступал, видимо, священный час ленча: множество мужчин в черных костюмах, в белоснежных сорочках высыпали на тротуары и газоны — лондонские клерки. Один из них — он еще ко всему был в черном котелке, с черным зонтом и с кейсом — аккуратно поставил кейс на траву, рядом положил шляпу, зонт; потом выпрямился и… закричал. Он кричал о том, что близится конец мира, что человечество погрязло в грехах…

— Да, — возглашал он, — все мы грешны, все далеки от совершенства. Даже самые лучшие из нас, разве могут они ожидать, что кто-то ради них пожертвует собой? А Христос сделал это… И он победил смерть… Те, кто доверится ему, будут жить вечно… Те же, кто не уверует, не подчинится, никогда не узнают бессмертья, но предстанут пред гневом божьим!..

Так кричал человек в черном, и все проходили мимо, никто не слушал его. Кроме Игоря: ему было интересно, только он не все понимал, и Женька кое-что объясняла ему по ходу дела.

Потом Игорь, с трудом подбирая слова — на такие темы ему и по-русски-то нелегко говорить, — попытался объяснить Женьке, в чем он не согласен с проповедником.

— Да он сумасшедший, — сказала Женька.

Но Игорь сказал, по его мнению, дело тут не в сумасшествии, и этот человек напоминает ему многих нормальных… в том смысле, как рассуждает… Хотя бы его собственного деда, который в Москве… Дед так же верит в то, что все может быть только так и не иначе, а те, кто думает по-другому, для него враги, грешники, негодяи… неважно, как назвать… Он так же требует, чтобы все подчинялись одному — пускай не богу, как этот, здесь, — но одному, как бы это сказать… образу мыслей, одним правилам, одной моде… А что касается… пожертвовать собой для кого-то — тут он тоже неправ, этот в черном костюме. Сколько людей жертвуют и здоровьем, и жизнью ради других, на войне и без войны… тут Игорь даже деду верит, когда тот начинает свои воспоминания… Особенно если к нему дружки фронтовые приходят… А вообще ни одна вера не должна быть железной, так он думает… И не резиновой, конечно, чтобы растягиваться как угодно… Но и не из железа…

Женька разговора не поддержала: то ли ей было трудно понять Игоря, то ли этот вопрос вообще ее не интересовал, она заговорила о другом. Игорь узнал, что ей сейчас очень нравится певица Прешел Уилсон с Ямайки, недавно в ФРГ она свою группу собрала; а еще Фил Коллинз… Слыхал про такого?.. А вон; видишь, дом? «Лавка древностей» называется. Говорят, Диккенс описал его в своем романе. Ты читал?

Игорь не читал «Лавку древностей». Впрочем, Женька тоже. От несостоявшегося диалога о литературе, о религий они перешли на темы более обыденные: школа, семья.

Игорь уже бывал в квартире у Женьки, на юго-восточной окраине Лондона, на улице из плотно сомкнутых двухэтажных домов — бурый кирпич стен, красная черепица крыш, белые рамы и переплеты окон. У них в квартире четыре комнаты: кухня, гостиная и еще маленькая комнатка — внизу, а наверху — две спальни. Живут они сейчас втроем: мать, Женька и Стив, ее старший брат. А отец давно в Новой Зеландии. Он оттуда родом, но жил и учился в Англии, здесь они и поженились с матерью Джейн, а через несколько лет уехали на родину отца.

Джейн смутно помнит жизнь в Веллингтоне — ей было тогда немного лет, и дни, казалось, совсем не отличались один от другого. Лучше ей запомнился день побега. Вернее, попытка побега, и как их с матерью и с братом Стивом полиция возвращала к отцу домой из аэропорта в Окленде.

А дело было в том, что в тихой, такой спокойной Новой Зеландии мать Джейн никак не могла прижиться, Ей все претило: и тишина, и спокойствие, и немыслимой красоты небо, и даже полное отсутствие хищных зверей; хотя у себя в Лондоне она тоже не слишком часто с ними сталкивалась. Казалось бы, и язык тот же, и люди, если разобраться, те же англичане, а все не то. И нельзя сказать, чтобы остыла любовь к мужу, и родные его, в сущности, неплохие люди, но жизни не было. Тоска заполнила ее от макушки до пяток… А ведь дни проходили здесь точно так, как в Англии: в заботах о детях, в домашних делах. Появились знакомые, друзья… Вот считают, что французы больше домоседы, а англичане заядлые любители перемены мест. Значит, она исключение. Белая ворона. Альбинос — как меловые скалы Дувра, откуда пошло латинское название ее страны: Альбион…

Немудреный вывод, к которому пришла мать Джейн несколько лет спустя, заключался в следующем: каждый человек таков, какой есть, и не нужно пытаться силой или запретами заставить его изменить свои взгляды или привычки. Потому что это унижает его достоинство, его сознание своих человеческих прав, лишает уважения к самому себе: да и к тем, кто воздействует на него таким образом.

И мать Джейн после того, как оставила все попытки уговорить мужа вернуться в Англию, рискнула выполнить то, о чем не один раз его предупреждала — уехать с детьми без него. Но муж вернул их с помощью полиции и потом подал в суд, требуя лишить ее материнских прав. По советам друзей и адвокатов в конце концов они согласились на мировую, только семейная жизнь больше не склеивалась; через год они расстались по обоюдному согласию, и мать с детьми вернулась в Лондон. Работу найти она не смогла, но Стив был еще несовершеннолетним, о Джейн и говорить нечего, и они получили от городских властей квартиру и денежное пособие, а детей приняли бесплатно в частную школу.

Стива потом, правда, выгнали: он два раза нагрубил учителю; а Джейн через год должна закончить, хочет заниматься программированием…

Стив и до сих пор как неприкаянный, хотя ему далеко за двадцать. Побывал в коммунах «хиппи», бродил с ними по всей стране, жил в брошенных домах, под мостами, просто на парковых скамейках; ему знакомы и алкоголь, и «травка», и шприц, но он так и не знает, чего хочет… Он не воровал, не насиловал, не избивал людей, просто многие годы — они у него слились во что-то смутное, плохо различимое на сезоны, цвета, события — многие годы он размышлял или думал, что размышляет, о том, как жить, для чего и что нужно сделать во имя этого. Но не сделал ничего. И ни до чего не додумался…

По счастью, его не затянуло ни пьянство, ни наркотики — просто он опустошился. А может, никогда и не был наполненным.

Он получает сейчас пособие как безработный и три раза в неделю ходит в Дом для престарелых — помогает инвалидам. Эта работа не оплачивается: считается общественной, благотворительной. А исполнитель так и называется: общественный работник…