Юрий Хазанов - Укол рапиры

Из печати

«Сколько мы израсходовали в свое время иронии и чернил по поводу «так называемой», «якобы» благотворительности, а она, слава богу, жива и никакая не якобы и не столько унижает человека, сколько помогает ему. Мы же своими кавычками добились только того, что просто отучили людей помогать ближнему — если он тебе не сват, не брат, не друг; отучили жалеть, быть милосердными. Мы проницательно смотрели во все глаза и решали: кому это выгодно? Может, тайным врагам? Лентяям, тунеядцам? Оказалось, что выгодно всем: в первую очередь тем, кому помогают, но и государству, и, наконец, самим благотворителям — они становятся мягче, добрее, отзывчивее… В самом деле, кому от этого плохо, если каждую субботу во дворе или внутри церковных зданий во многих кварталах Лондона устраивается «джамбл сейл» — распродажа самых разных вещей — старых книг, обуви, одежды, посуды, часов, бус, дверных защелок, пластинок, весов, термометров? Словом, толкучка, по нашему говоря. И все цены — не больше одного-двух фунтов. Бедный здесь может одеться, кто побогаче — купить безделушку, а продавец — избавиться от лишних вещей да еще почувствовать, что сделал доброе дело.

Конечно, при умении можно и «джамбл сейл» напичкать заведующими, помощниками, инспекторами, которые будут что-то осуществлять, чего-то не допускать, за чем-то следить, но пока этого здесь нет. Есть, разумеется, какой-то актив, как бы мы сказали, кто устраивает все это, кипятит для продавцов чай, расставляет столы, подметает пол, вывешивает объявления о следующей распродаже… Взрослым зачастую помогают подростки, и разве это плохо? Смолоду привыкать к мысли, что благотворительность не красивые слова, не нудное бремя, но естественная необходимость, а также — что деньги не творятся из воздуха и всегда имеют цену, даже самые малые.

Правда, с деньгами хорошо бы без перехлестов, а то бывает и так — об этом рассказала одна английская газета, куда написал письмо отец двенадцатилетнего мальчика.

«Мой Чарли, — говорилось в письме, — выразил похвальное желание ежедневно чистить мне обувь и протирать автомашину. За это он требовал двадцать пенсов каждый день, кроме двух выходных: видимо, боялся переработать. Я согласился: пускай парень копит деньги. На следующий день вручил ему вечером двадцатипенсовую монету, но Чарли попросил две по десять. «Какая разница?» — спросил я, и сын объяснил, что в этом бизнесе он только подрядчик, а работу выполняет его приятель Дик, сын соседа. Они с ним договорились по-справедливому: доход пополам — «фифти-фифти»…

Кто же у меня растет? — спрашивал отец. — Финансовый гений или лоботряс и лентяй?..»

…— Куда теперь? — спросила Женька, когда они миновали улицу газетных редакций, Флит-стрит, и поднимались к собору святого Павла.

Игорю всегда нравилось это здание, огромный купол которого виден со многих мест в городе. Сейчас, когда он смотрел на него, ему вспомнился Исаакиевский собор в Ленинграде — давным-давно Игорь ездил туда с родителями, и в солнечный летний день со стороны Невы открылся ему однажды золоченый купол, надетый на очень темные, по контрасту, стены, а над ними, он помнит, синело такое же, как здесь, бесконечное небо… Только тогда на душе было куда спокойней… Странным образом от этих двух соборов мысли его перелетели в Москву, в маленькую квартиру у Речного вокзала, до потолка забитую книгами… А еще ему захотелось есть.

— Пойдем куда-нибудь поедим, — сказал Игорь.

— Здесь рядом «Уимпл-бар».

— Что ты! В эту забегаловку? Пошли в мой клуб.

Женька рассмеялась.

— У вас разве есть клубы?

— Как же, очень много. Клуб Зуева, Клуб Строителей, Клуб «Метеор»…

— В них тоже никого посторонних не пускают?

— Да нет, иди, кто хочет.

— И женщины?

— Женщин больше всех…

Они сидели в дешевом баре, ели «фиш энд чипс» — рыбу с хрустящими картофельными ломтиками, пили сок и кока-колу, разговаривали о разных пустяках, но по тому, как Женька искоса быстро взглядывала на него или, наоборот, задерживалась взглядом и долго, ему казалось, очень долго и неподвижно, смотрела прямо в зрачки, Игорь чувствовал, что ее занимает совсем иное, отличное от того, о чем они сейчас толкуют.

— Кстати, о клубах, — сказал он. — Я где-то читал… про Лондон… такую историю…

— Расскажи, Игор.

— Ну, слушай. На одной из глухих улочек, в районе Сохо, в клубе под названием «Бифштекс», собирались по временам какие-то мужчины. Они казались полиции очень подозрительными: приходили с оглядкой, шляпы надвинуты чуть не до носа. Покидали дом тоже со всякими предосторожностями. Уж не притон ли там какой открылся?.. Устроили облаву, ворвались в дом и увидели в одной из комнат за простым деревянным столом спокойно беседующих четырех мужчин. «Вы кто такой?» — спросил полицейский инспектор у первого. «Лорд-канцлер», — ответил тот. «Прекрасно. А вы, сэр?» — «Я? Архиепископ Кентерберийский» — «Великолепно. Ну а вы?» — «Министр финансов». — «Лучше некуда. А уж вы, конечно, не иначе, как премьер-министр?» — обратился инспектор к последнему. «Угадали, — ответил он. — Я — Артур Джеймс Бальфур…» И что самое смешное — все это была чистая правда… Государственные мужи отдыхали там от дел, от дома, от семьи… от женщин…

Женька с терпением, свойственным хорошим педагогам, а также влюбленным, выслушала этот длинный анекдот, который знала с детства, и даже весело рассмеялась, отчего ее рыжие кудри затряслись, как у встряхнувшегося шнурового пуделя.

— Я тоже хочу рассказать тебе одну историю, Игор, — начала она и продолжала очень медленно — возможно, для того, чтобы Игорю понятно было каждое слово. — Жила-была в одной стране принцесса. Страна была совсем небогатая, и королевская семья тоже. Часто им приходилось брать в долг у других королей, но, в общем, они не голодали, были одеты-обуты, даже купили себе старую-престарую волшебную мини-карету, которая могла свободно заменить целых пятьдесят лошадей, и ездили в соседние страны. А изредка, если король-отец, который жил в другом, далеком, королевстве, присылал с гонцами несколько золотых дукатов, в их дворце бывал настоящий праздник.

— А короля вспоминали? — негромко спросил Игорь, вертя в руках белый пластмассовый стаканчик из-под сока.

— Принцесса его почти не помнила… Не перебивай… Я забыла сказать, что принцессу нельзя было назвать красавицей, но и уродкой тоже. Вполне ничего. И в голове кое-что имелось. В общем, были у нее в государстве поклонники, которые искали ее дружбы, и не только дружбы, но и любви… А принцесса… есть такой балет про спящую царевну… принцесса эта тоже как будто спала и не могла или не хотела, проснуться… Но однажды к ним в страну приехал из далеких краев один принц. Он дотронулся до принцессы… Нет, вру, даже не прикоснулся к ней, просто она, как взглянула на него, так сразу проснулась. Поняла, что не спит… А он…