Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Если вы так, — сказал Игорь, — людей оскорбляете ни за что ни про что, то я обязательно поеду. Можете жаловаться родителям.

— Штаны запру, — сказал дед.

— Мне ребята дадут… Прошли ваши времена деспотизма, дед…

— Негодяй! Нигилист!

— Сергей, перестань, где твои капли?.. Игорюша!..

Опекуны Игоря не прекратили своего давления, бабушка даже сказала, что позвонит родителям Милы или с ней самой поговорит, когда та придет, но Игорь пригрозил: если посмеет, он убежит из дома. Он не очень волновался: дед и бабушка были в основном приверженцами словесного жанра. Угрозы свои они редко осуществляли.

Так произошло и на этот раз, и Игорь поехал с семьей Милы в деревню.

Престарелый «Москвич» Милиного отца загружен был до предела — и кабина, и багажник, а на заднем сиденье ехало аж пять существ: Мила с подругой, Игорь, собака и кошка; кошка, правда, вальяжно разлеглась вдоль заднего стекла, рядом с аптечкой, положив угольно-черный кончик хвоста на красный крест. Собака молча смотрела в окно. Остальные на заднем сиденье не умолкали ни на минуту за все три с лишним часа поездки.

Природа хорошо подготовилась к Новому году: развесила на ветвях елей и сосен снежные гирлянды, похожие на белых распластанных зверьков со множеством лап и хвостов; разукрасила стволы блестками инея; даже темные ажурные веточки берез обвела своим белым карандашом. Но ниже — на земном покрове — красоты и порядка было куда меньше. Так считал отец Милы, потому что после ночного снегопада сильно потеплело, и дорога — сплошной каток! Ехать приходилось медленно, а когда Дмитрий Антонович, стиснув от негодования зубы, все же разгонялся, его каждый раз одергивала Милина мать напоминанием, что везет живых людей, а не железки какие-нибудь, и угрозой немедленно выйти вместе с детьми и животными, и пусть дальше мчится один, хоть со скоростью звука.

Не так уж были нужны и замечания Анны Федоровны: съехавшие то там, то здесь в кювет, развернувшиеся на 180 градусов машины без слов напоминали о том еще не самом худшем, что могло их ожидать, и Дмитрий Антонович смирился — «врубил» третью скорость и, ругая на чем свет дорожников, а заодно автоинспекторов, поехал со всей осторожностью, на которую не очень-то был способен.

Свернули в сторону, дорога стала менее укатанной, но и менее скользкой, въехали в небольшой городок, поколесили по его извилистым улицам, зашли в несколько магазинов, убедились, что покупать нечего, и теперь оставалось всего километров семь до их Балашовки, но самой тревожной части пути: никогда ведь не знаешь, расчищена дорога или нет, разворочена ли глубокими колеями от тяжелых грузовиков, от колесных тракторов. Тогда придется искать объезды, либо оставлять машину где-то на окраине городка и тащиться в деревню пешком со всеми вещами — если не повезет и не дождешься какой-нибудь попутной телеги или того же трактора с прицепом.

Они все же проехали — под тихое бормотанье Дмитрия Антоновича. На этот раз он никого не ругал, а ласково увещевал свой «Москвич» не застрять, одолеть еще вот этот… и вот этот «подъемник», «поворотик», «косогорчик»… В разговоре с машиной он употреблял в основном уменьшительные формы — подобно иным любителям поесть: «капустка», «подливочка», «шашлычок»…

Несколько дней пролетели для Игоря незаметно. Тем более, все время было чем заняться: пилить и колоть дрова, ходить по воду, убирать во дворе снег, помогать Дмитрию Антоновичу то в том, то в этом — принести, отнести, прибить… Дел хватало. Он и Милу с ее Сашей видел, наверно, только во время еды. Или когда на лыжах ходили. Но там особенно не поговоришь. Да ему и не очень хотелось: было такое чувство, что и молча, и не видя Милы, он разговаривает с ней. И такому разговору никто не мог помешать: ни родители, ни говорливая Саша. Она очень любила музыку, причем старую, классическую, могла без конца защищать и расхваливать ее, хотя никто не нападал и не спорил.

— Пусть существует, — милостиво соглашался Игорь. — Кто ей мешает? А то, что она устарела — кого в этом винить? Даже «битлзы», и те состарились. Закон жизни, мать… Возьми старинные здания. Как они красивы, а жить в них невозможно: ни удобств, ничего… Кстати, знаете, почему тот псих в Леннона стрелял? Убил его… Именно из-за этого: ему стало обидно, что «битлзы» уже не так влияют на людей, на их жизнь, как раньше. Что устарели.

— Не знаю, — отвечала Саша. — На меня они и раньше не влияли, твои «битлзы». А вот классическая музыка до сих пор на большинство людей действует. И жить в ней — это счастье. Как в прекрасном доме. Пусть без особых удобств… Я где-то читала такую историю. Про Древнюю Грецию. Одному человеку подарили сто золотых монет, и он просто запрыгал от счастья. А назавтра пошел по дороге и стал разбрасывать их направо и налево. «Ты что, спятил?» — спросили его. «Ничего подобного. Вчера я был счастлив, когда их получил, а сегодня мне приятно их разбрасывать: пусть другие тоже порадуются…» Вот, по-моему, композиторы-классики похожи на этого человека: получили золотой талант от природы — и разбрасывают. И все для других, для их радости. А твои кумиры в основном на себя, на свою славу работают…

— Это ты, мать, чепуху городишь, — сказал Игорь. — Кто же не думает о славе? Только сумасшедшие или настоящие святые… если они есть. Слава — движущая сила…

— Слава, но не тщеславие. Я вот читала…

Но тут, на его счастье, Игоря позвал Дмитрий Антонович — слеги под навес перенести, не то Саша заговорила бы его до смерти.

И все-таки — то ли снег тому причиной, когда он повалил такой, что ничего видно не стало и все сделалось каким-то призрачным, нереальным; то ли почувствовал Игорь неумолимую потребность услышать и сам сказать освященные традицией слова, — но разговор у них с Милой произошел — под елью они стояли тогда, опираясь на лыжные палки, вдвоем во всем лесу, во всей Ярославской области… Саша в тот раз не пошла с ними.

— Мила, — сказал Игорь. — Я все хочу тебя спросить… Или, может, не надо?

— Спроси, — сказала Мила. — Хотя не надо… Да, да, я люблю тебя… Очень… Как вот этот снег… Как небо, которое сейчас не видно… Люблю, понимаешь?

— Да… А что…

— Что дальше, ты хочешь сказать?.. Будем… Будем вместе… Может, потом поженимся… Может, дети будут… Ты об этом?

— Я… Мила…

Лыжные палки упали… Одна, вторая, третья… Губы у Милы были сначала холодные, жесткие, но сразу Потеплели…

— Игорюша, ты меня извини, но я спрошу…

— Спроси, баба Лена.

— Эта девушка… Мила…

— Ну что?

— В каких вы отношениях?

— В очень хороших.

— Игорюша, я серьезно. Сейчас время такое… Молодые как взбесились… Об этом и в газетах пишут, и по радио. Сама вчера слышала по первой программе. Вопрос задают американские школьники нашим: у вас много… нет, язык прямо не поворачивается… спрашивают, значит, много у вас бывает так, чтобы школьницы…