Юрий Хазанов - Укол рапиры

Игорь видел, в каком состоянии Анна Федоровна, понимал: советчиком она быть сейчас не может… А кто может? Значит, должен он сам… «мужчина»…

— До свиданья, Анна Федоровна, — сказал он. — Придумаю что-нибудь. Ничего… Привет…

Он повернулся и побежал.

Потом, вспоминая свое прощанье с Анной Федоровной, не мог простить себе это отвратительное развязное «привет»; его удивляли чувства, которые не на долгое время тогда овладели им: ожесточение, злорадство и еще раздражение… Как смеют они перекладывать свои взрослые грехи и провинности на его плечи?! Его и Милины!.. Всегда у них так, у взрослых… Вот возьмет и расскажет Миле все, как есть… Пусть знает, какие они все… Привыкли сами всех обманывать — и других толкают на это же…

Дома ему, конечно, устроили хороший разнос — что исчезает по ночам, без предупреждения, они уже хотели в милицию звонить. Как ни странно, этот ночной скандал в придачу к пробежке отвлекли его от того, что он только сейчас узнал, помогли довольно быстро уснуть.

Назавтра спасением была школа — уроки, переменки, но потом полностью вернулось ощущение ужаса перед происшедшим. Ужаса и тоски. И ведь не с кем поговорить, посоветоваться… С отцом? По телефону или в письме такое не расскажешь… Вдруг мать узнает? Да и всегда его предупреждали, чтобы никаких подробностей — ни в письмах, ни когда звонит — так, о погоде, об учебе, о здоровье…

Он чуть не зашел по привычке в телефонную будку: часто звонил отсюда Миле по дороге из школы… Во всяком случае, несколько дней звонить не будет, а там…

Придя домой, он сказал, чтобы к телефону его не звали, ни к кому, только если Костя… А если Мила — пусть скажут, что уехал. Надолго. В другой город… К дяде… Неважно куда… Он даже не обратил внимания на радостно-удивленное лицо бабушки. Какая теперь разница?.. В этот день он отправил письмо отцу; писал о школе, о здоровье, о погоде и еще о том, чтобы его обязательно они вызвали к себе в гости, в Лондон, как можно раньше, он очень хочет, ему очень надо приехать, очень… Пусть сделают все, что нужно, для этого…

Отправив письмо, подумал: родители решат, что он окончательно разругался с бабушкой и с дедом, будут беспокоиться, звонить… Ну и пусть… Он ничего толком не скажет: надо, и все!.. Если всего сами боятся — писать, говорить, пускай думают что хотят…

Завтра он тоже звонить Миле не будет и послезавтра. И в четверг, и… Может же он куда-нибудь уехать… Имеет право?.. А как с КЮБЗом? Конечно, не пойдет. А Екатерине Павловне… Вот с кем надо поговорить! И чем раньше, тем лучше. Прямо завтра. Или послезавтра… Сейчас уже звонить неудобно. Поздно…

Екатерина Павловна сказала, что можно поговорить в воскресенье, после занятий, в зоопарке.

— Я не смогу… Не приду, — сказал Игорь.

— Ты заболел?

— Нет. А нельзя… Может, раньше?

— Что-то срочное? Так и говори. Тогда заходи ко мне сегодня часов в семь. Хорошо?

В просторной квартире Екатерины Павловны, окнами на не затихающую ни днем ни ночью большую улицу и на Москву-реку, поговорить им удалось только на кухне; в комнатах были и стар и млад: очень пожилая, куда старше бабы Лены, бабушка Катерины, согнутая чуть не пополам болезнью, но с удивительной памятью и удивительным мастерством рассказчика: о своих гимназических дореволюционных годах, о годах лагерей и ссылки, о только что прочитанных журналах и книгах — с подробностями, с пейзажем, с речевыми характеристиками… А в другой комнате были маленький Коля, сын Катерины, и Большой Николай. Таких больших Игорь, пожалуй, не видел — два метра без полутора сантиметров. Пятой в семье была рыжая Тина.

Ей и Екатерине Павловне рассказал Игорь все, что с ним произошло, без утайки.

— …Да… — Екатерина Павловна надолго задумалась. Потом сказала: — По-моему, тут нужен мужской совет. Ты не против, если я позову Колю Большого?

— Хорошо, — сказал Игорь, испытывая, кроме неловкости, кроме тоски, еще и гордость оттого, что своим вопросом поставил в тупик даже Катерину.

Коля Большой выслушал Игоря, тоже сказал «да» и тоже долго не говорил ни слова.

— Действительно «ситуация». Нарочно не придумаешь… Знаете… В мире существует правда и существует ложь. И правда, мы знаем, всегда хорошо, а ложь — плохо. Но это в чистом виде. А есть ведь нюансы, оттенки. Вот говорят: спасительная ложь. Или — жестокая правда. Что когда выбрать — тут надо решать в каждом случае заново. Одинаковых рецептов нет. Они могут такое понаделать, одинаковые рецепты!.. В вашем случае… Нет, не знаю, что в вашем случае… Ума не приложу… Знаете, Игорь, я занимался одно время фехтованием. Рапирой… Давно уже… Помню, самое неприятное было не ощущение укола, да его и нет — лампочка зажигается… А когда ты не можешь ответить. Потому что бой в этот момент кончился или просто ты не в силах… Жизнь тоже не один раз колет и будет колоть рапирой — в тело, в душу, извините за этот образ, но мы должны иметь всегда возможность ответа… Свободу ответа. Да, именно свободу… А когда ее нет… По любой причине… Это унизительно. Это невмоготу…

— Ну, Коленька, — сказала Екатерина Павловна, — тебя заносит. И, увы, ты совсем не похож на мистера Дика из «Давида Копперфилда». Тот давал более точные и краткие советы. Хотя ситуация тоже была нелегкой… Я, например, знаю одно: своей маме Игорь говорить ничего не должен.

— Это я и так понимаю, — сказал Игорь.

— Мила ничего не должна знать о своем отце.

— Вот тут я с тобой не согласен, Катя, — сказал Большой Коля. — Почему Игорь должен выглядеть некрасиво в этой истории, жертвовать собой ради взрослых, ради…

— Остановись, — перебила Екатерина Павловна. — Ты немножко зарвался. Игорь — жертва не грехов, а обстоятельств, против которых не пойдешь. И в этой ситуации должен вести себя как мужчина…

— То есть брать непонятную вину, скрывать истину? Он ведь без того наказан. Да и Мила не ребенок.

— Все равно есть опасность, что это разобьет семью, нанесет травму.

— А так не будет травмы? Игорю все же лучше: он хотя бы знает. А Мила?

— Тоже будет, — вздохнула Екатерина Павловна.

— Вот видишь…

Они еще некоторое время спорили, вроде позабыв о присутствии Игоря, и ему начало казаться: речь вообще идет о чем-то, что случилось не с ним и не сейчас, а с героями какой-то книги, которую они все читали.

Он ушел, напившись чаю с кексом, прослушав рассказ бабушки Екатерины Павловны о том, как в 1915 году в их доме в Киеве бывал Владимир Горовиц, будущий всемирно известный американский пианист, но по-прежнему без ясного представления, как поступить, что делать дальше…

И тогда он решил написать письмо.

Письмо первое. Игорь — Миле.

Мила!