Сергей Антонов - Трудный день

Ленин весь подался к Луначарскому.

— Да, Владимир Ильич, моя вина…

— «Моя вина»! Отлично! Проходит еще три месяца, в апреле я прошу вас о том же. Через некоторое время напоминаю еще раз. Я ничего не преувеличил?

— Нет, Владимир Ильич…

— Не переврал?

— Нет…

— Ну, а как сейчас с этим делом, дорогой нарком?

— Плохо, Владимир Ильич.

— Так…

Ленин, выжидая, помолчал и спросил:

— Ну, милейший Анатолий Васильевич, что вы скажете теперь?

— Черт знает что! — Луначарский махнул рукой. Глуховатым, порывистым голосом Анатолий Васильевич ругал себя: — Просто стыдно! Я проваливаюсь сквозь землю! В тартарары! Я даже не могу извиниться перед вами и просить прощения. Стыд! Позор!

Владимир Ильич, что-то помечая у себя в бумагах, наблюдал за Луначарским.

— Так должен я с вами работать или не должен? — спросил Ленин, занимаясь своим делом. — Должен, батенька мой, должен тратить время даже на вас, философа и наркома!

Владимир Ильич поднял голову и внимательно посмотрел на Луначарского: ну что он там? как?

Смущенный, Анатолий Васильевич стоял у книжного шкафа не лицом и не спиной к Ленину, а как-то боком, полуотвернувшись от него, и, не замечая того, легонько барабанил длинными пальцами по стеклу.

— Но раз я должен с вами работать, — продолжал Ленин полусерьезно-полушутливо, — то я вас и накажу примерно. Вот стойте так и мучайтесь. Пусть вас грызет ваша собственная совесть. — И Ленин подчеркнуто демонстративно быстрым движением раскрыл словарь Брокгауза и Эфрона и, найдя там нужное слово, стал что-то писать.

Луначарский стоял по-прежнему.

И когда Ленин решил продолжить с ним разговор о делах Наркомпроса и тем самым как бы дать понять, что инцидент исчерпан, вспыхнула лампочка: кто-то звонил по телефону. Некстати! Владимир Ильич снял трубку.

— Слушаю… Да… — сказал он. — Здравствуйте… — Потом Ленин долго слушал и наконец спросил: — Что делать? А как вы сами полагаете, что нужно делать? Не знаете? Ага! Вы над этим думали полгода и ничего не решили, а мне предлагаете дать ответ сию минуту? Нет, товарищ Смолянский! Расскажите мне лично и подробно, и, может быть, только после этого я смогу вам что-нибудь посоветовать. До свидания.

Ленин положил трубку и сказал сердито:

— Рецептов требуют! Все еще думают, что они есть на все случаи жизни! — и, повернувшись в сторону Луначарского, воскликнул: — Анатолий Васильевич!

Подойдя к Анатолию Васильевичу и дружески улыбаясь, Ленин дотронулся до его плеча. Тот повернулся, лицо его было совершенно преображено.

— Вы знаете, Владимир Ильич, о чем я сию минуту думал? — спросил Луначарский тоном, который предвещал нечто необычайное.

— Догадываюсь, Анатолий Васильевич, — улыбнувшись, ответил Ленин, уверенный, что Луначарский продолжал казнить самого себя или думать о делах, за которые получил нагоняй.

— Это же конфликт! — провозгласил Луначарский. — Конфликт нашего времени! — И вдруг, захваченный какой-то мыслью, чрезвычайно обрадовавшей его, живо и горячо воскликнул: — Советский человек, осознающий долг больше, глубже всех, и люди, которых он подтягивает до своего уровня! Это тема для большой, интересной и оригинальной драмы! Обязательно напишу! Гениальная и новая тема! Драма и счастье идущего впереди. Великолепная вещь! Построена на совершенно новых, принципиально новых положениях!

Владимир Ильич, который вначале немного даже оторопел, вдруг громко и заразительно рассмеялся, откинувшись назад и заложив большие пальцы рук за проймы жилета, словно стремясь выскочить, освободиться от пут, тесноты пиджака.

— Ну и Анатолий Васильевич! — сказал он, все еще продолжая смеяться. — Значит, конфликт? Даже успели обдумать драму? «Новая тема… Новые принципы…» А я-то!.. Я-то… — Ленин продолжал смеяться уже над самим собой. — А сколько актов? — вдруг спросил он.

— Актов пять, Владимир Ильич. Действие происходит в Москве.

— А действующих лиц?

— Десять — двенадцать, Владимир Ильич. Что еще надо? Шекспир лопнет от досады!

— Непременно лопнет! Нет, художник в вас превыше всего… Пишите, Анатолий Васильевич, свою драму обязательно! — уже совершенно серьезно закончил Ленин. И вдруг добавил тихо: — Обидно только, что они у вас… не первоклассны. Шекспир все-таки, хотя и лопнет…

Анатолий Васильевич вскинул брови и развел руками: мол, что поделаешь!

А Ленин уже сел за стол: новые дела…

Уходя, Луначарский взглянул на Владимира Ильича, на окна, на стол, заваленный бумагами и книгами, за которым с утра до поздней ночи работал Ленин, и подумал: «Писать в свое удовольствие? А вы будете трудиться для всех? У каждого есть страсти и отдушина от забот. Только у вас страсть и отдушина — сами дела. Мы делим время и силы между обязанностями и чем-то еще, вы ничего не делите, вы весь В одном… Писать драму…»

Анатолий Васильевич чуть заметно грустно улыбнулся, зная, что все-таки он будет ее писать. Будет…

Закончив разговор с Луначарским, Владимир Ильич нашел листок с кратким перечнем дел на сегодня… Да, рабочий день уже подходит к концу, а два серьезных дела так и остались на бумаге: пришлось дольше, чем можно было, объясняться с Луначарским, а сейчас необходимо еще раз поговорить с Васюковым. И так с каждым человеком, каждый день, на многие годы начавшейся культурной революции. Для того чтобы построить новое общество, нужно прежде всего перевоспитать людей в духе этого общества.

Луначарский и Васюков… Какие разные люди! Но в меру своих сил они делают одно общее дело. Да, рабочий день на исходе… Этими двумя вопросами придется заняться ночью, после заседания Совнаркома и работы над статьей… Часа, так, в два…

Ленин отложил в сторону листок и, вызвав секретаря, попросил пригласить товарища Васюкова, председателя Грибовского волисполкома.

Темно-синий мощный «роллс-ройс», на колесах с тонкими проволочными спицами, с обычной скоростью — тридцать-сорок километров в час ехал по узкому Серпуховскому шоссе, слегка подпрыгивая и покачиваясь на неровностях, хотя Степан Казимирович Гиль, хорошо изучивший путь от Москвы до Горок, старательно объезжал выбоины.

Ленин сидел рядом и спокойно смотрел на дорогу.

Машина рвалась вперед, и казалось, с каждой минутой дела Совнаркома оставались все дальше и дальше, все дальше и дальше… Путь от Кремля до Горок занимал ровно час. Горки означали отдых.

Но дела и заботы тянулись за Лениным. Некоторые, правда, постепенно отставали, но от других Ленин никак не мог отрешиться.

Ленин работал, как сердце, все время.

Работал днем, иногда просыпался ночью, вставал с постели и звонил по телефону, неожиданно обрывал отдых на прогулке: только что оформилась новая мысль, которая зародилась давно, — в случайном разговоре, просмотренной заметке, телеграмме, в речи на заседании Совнаркома…