Сергей Антонов - Трудный день

Перечитав написанное, Ленин отложил листок в сторону — дело сделано. Одно из доброй сотни. Какое следующее?

…Второй конгресс Коминтерна… Тезисы по национальному и колониальному вопросам… Задачи конгресса… Когда взяться за тезисы и доклад?.. Пилсудский до сих пор хозяйничает в Белоруссии… Продовольственный вопрос в Москве и Петрограде…

Все это пронеслось за мгновение, которое потребовалось, чтобы отложить листок в сторону и раскрыть папку с почтой. Обычный ворох неотложных дел… Владимир Ильич быстро перелистал бумаги, как бы заглядывая вперед: с чем ему сегодня придется иметь дело? И вдруг заметил подпись: «Заведующий санаторией Горки…»

«Ель! — вспомнил Ленин и, придерживая бумаги, чтобы не рассыпались, вынул из середины письмо заведующего. — Неужели еще оправдывается?»

В письме на имя Председателя Совета Народных Комиссаров заведующий санаторием Горки объяснял свой поступок. Очевидно, какое-то ходатайство заведующий направил Подольскому уездному исполкому: последний не привел предписание Ленина в исполнение. Ждал…

Владимиру Ильичу стало ясно, что ни заведующий, ни товарищи из Подольского исполкома не поняли — ничегошеньки не поняли — о чем идет речь. И рассуждали они примерно так: «Из-за одной какой-то елки человека, да еще коммуниста, месяц держать под арестом!»

«Держать! Месяц! А если нужно — и больше!»

Простить, дать волю — многое загубят, многое уничтожат, сведут леса, испоганят природу, испохабят красоту. И зачем тогда все?

Подольский исполком, все исполкомы, губкомы и предстоящий конгресс Коминтерна, и союз рабочих всех стран, и обеспечение победы в войне с белополяками, и забота о хлебе для Москвы и Питера — все, что ни делалось, все в конце концов для мира и красоты на земле, для людей. И он — лишь чернорабочий в этой многотрудной, всепоглощающей борьбе на десятилетия…

Ни заведующий, ни товарищи из Подольского исполкома, будь их там тысячи, не могут восстановить навсегда утраченной красоты — плода труда людского и многих лет жизни русской природы.

«Не прощать!»

И Ленин взял лист бумаги и написал телефонограмму в Подольский уездный исполком:

«22. VI.1920 г.

Рассмотрев еще раз мое постановление о т. Вевере в связи с его добавочными объяснениями, сообщаю, что мое постановление оставлено мной в силе и подлежит исполнению».

И подпись «Предсовнаркома Ленин» выглядела особенно решительной.

Стоял веселый солнечный день. От широкой, поросшей буйной и высокой травой Китайгородской стены до Большого театра и бывшего магазина Мюра и Мерилиза вся площадь была заполнена народом. На зданиях висели красные полотнища, кое у кого в петличках пиджаков виднелись красные бантики, легкий ветерок шевелил кумач знамен…

Провожали красноармейцев и добровольцев, отправлявшихся на фронт. Белополяки ворвались в Западную Белоруссию и Украину, заключили союз с Петлюрой и, перейдя в наступление, подходили к Киеву.

Вокруг сквера у запущенного, обшарпанного здания Большого театра были построены красноармейские части, пришедшие сюда со своими знаменами и оркестром.

Ближе к Малому театру собрались добровольцы.

Вместе с красноармейцами они должны были остановить врага.

Добровольцы отправлялись на фронт наспех, в пути вооружаясь, в пути обмундировываясь, и нередко на передовую прибывали в своих зипунах, пиджаках, изношенных шинелях, сохранившихся со времен мировой войны.

На митинг, перед отправкой на фронт, должен был приехать Владимир Ильич Ленин. И люди, стоявшие в разных концах площади, иногда поднимались на цыпочки, чтобы посмотреть — не появился ли? Взоры их обращались к высокой дощатой, наспех сооруженной трибуне между двумя театрами, на которую вела крутая лестница из свежего теса.

Но Ленина еще не было…

У трибуны стоял на тяжелом деревянном штативе старый киноаппарат — аккуратный металлический ящичек с тубусом объектива и ручкой. Возле кинокамеры ходил высокий человек в черном пальто, длинном и узком, — оператор Федотов. Он ходил, прикидывая, каким планом, с какого места лучше всего снимать Владимира Ильича. Оператору было о чем подумать. Кассета его заряжена единственным и последним куском пленки, который хранился в киноотделе Моссовета как неприкосновенный фонд для чрезвычайного события. И вот это событие наступило. Кроме того, у оператора не было длиннофокусного объектива, а это значило, что снимать Ленина нужно с очень близкого расстояния, с двух-трех метров.

Федотов представил себе Ленина, взошедшего на трибуну, отмерил от нее метра два и установил аппарат.

Едва оператор успел это сделать, как приехал Владимир Ильич и быстро поднялся на трибуну. Припав к аппарату, оператор навел на фокус. В кинокамере появилось ясное и четкое изображение человека, который снял кепку и в порыве наклонился вниз, к добровольцам и красноармейцам.

— Товарищи! — громко сказал Владимир Ильич.

Федотов сам не заметил, как начал крутить ручку.

— Вы знаете, — продолжал Ленин, — что польские помещики и капиталисты, подстрекаемые Антантой, навязали нам новую войну. Помните, товарищи, что с польскими крестьянами и рабочими у нас нет ссор, мы польскую независимость и польскую народную республику признавали и признаем.

Ленин говорил о том, что поведение бойцов на фронте должно доказать, что они — солдаты рабоче-крестьянской республики и идут к польскому народу не как угнетатели, а как освободители.

Федотов снимал небольшими кусками наиболее выразительные, характерные жесты Ленина, в перерыве между съемками смотрел на людей, густо заполнивших площадь, и выбирал общие планы, необходимые для перебивок. Нужен был и план с верхней точки. Оператор поднялся на несколько ступенек трибуны и осмотрел площадь от «Метрополя» до сквера с фонтаном, от трибуны до Китайгородской стены. Взоры всех были обращены к Ленину.

Когда Владимир Ильич, зажав кепку в правой руке, резко взмахнул ею и наклонился с трибуны к народу, Федотов опять завертел ручку и только теперь заметил, как немилосердно трещал его старый аппарат. Оператор подумал: вот сейчас Ленин, недовольный, повернется к нему…

Первое, что хотел сделать Федотов, — прекратить съемку. Но он знал, что это его долг — стоять здесь и снимать. «А в том, что трещит аппарат, я не виноват: другого нет».

Потом ему пришла мысль отодвинуться от трибуны подальше, тогда треск и шум не так сильно мешали бы оратору. Но в этом случае не удастся снять Ленина крупным планом — пропадет живая игра его глаз, губ.

«Нет, нельзя ни прекращать съемки, ни отодвигаться. Нужно стоять здесь. Здесь — и снимать!»

И Федотов снимал. Он закусил губу и, поддерживая старый аппарат, продолжал крутить ручку.